Разговор по душам
Январь прошлого года
«Богатые редко помнят своё прошлое, бедняки частенько желают им его вернуть!» – примерно так думал про себя нищий, которого в очередной раз обругали и, спасибо, что не швырнули в снег. Впрочем, размышлял он так почти без злобы – скорее, формулировал в рамках нескончаемого внутреннего монолога очередной афоризм, обречённый на неотвратимое и безвозвратное забвение. Его никто никогда не услышит, не повторит и тем более не сохранит для истории. «Так не лучше ли ему вовсе никогда не родиться? – невесёлым шёпотом спросил сам себя нищий и сам же и ответил, теперь только про себя: – По крайней мере, это отвлекает от холода». И он вновь встал на углу кассы бензоколонки в ожидании очередного водителя, слишком хорошо осведомлённого о профессиональных попрошайках, чтобы проявить обычное человеческое сострадание.
Снег бросался колючим роем в лицо и глаза. За вечер бездомный успел продрогнуть на морозе. Время от времени он переминался с ноги на ногу, потирал руки и согревал их своим дыханием. К десяти часам поток машин почти иссыхал, и нищий забирал свой небогатый скарб – щётку, ёмкость с чистящей жидкостью и несколько специальных салфеток – и удалялся неизвестно куда. Теперь было почти десять, и бедняга уже собирался уходить, как услышал стремительно приближавший рёв. Через несколько секунд на светофор вылетела иномарка и, жестоко буксуя задними колёсами, понеслась к заправке. Перед въездом притормозила, пустив две полоски белого дыма от жжёной резины, вновь завизжала шинами и, как вкопанная, остановилась у колонки.
Из салона выскочил суровый мужчина, которому больше подошёл бы ятаган, чем бумажник, который он держал сейчас в руке. Быстрее ветра водитель влетел в здание минимаркета. Лампы дневного света внутри позволяли увидеть, как стремительно и возбуждённо он подошёл к кассе, встал за стариком, покупавшим сигареты, и нервически теребил пальцами по кошельку в ожидании своей очереди. Дождавшись, наконец, отчеканил с ожесточением «полный бак» и стал доставать банкноты.
Нищий, который пристально наблюдал за происходившим, конечно, узнал постоянного клиента этой заправки. Пару дней назад он был здесь со своей женой. Тогда она отчего-то испугалась бездомного, когда он подошёл отчистить от снега стёкла машины. Вот и теперь он не знал, как ему поступить. То ли проявить усердие в надежде на неплохой куш, то ли остаться в стороне из страха получить по лицу…
Рассуждая над такой дилеммой, нищий растерянно подошёл к «Мерседесу» и всё никак не мог занести щётку над налипшим со всех сторон январским снегом. Дворники машины деликатными движениями предупреждали бездомного о возможных неприятностях. За опасениями он даже не заметил, как владелец расплатился и вышел на улицу.
– Пошёл к чёрту! – брезгливо бросил ему Афанасьев (а это был именно он) и направился к заправочному пистолету.
Несчастный бездомный отпрянул назад, но вдруг остановился и по привычке что-нибудь чистить наклонился и стал тереть автомобильный номер, который весь покрылся слоем липкого снега, смешавшегося с грязью.
– Я же сказал тебе: – заревел Алексей, посмотрев на нищего красными от ярости глазами, – пошёл вон! Я тебе ничего не дам! И я равнодушен к твоим потугам!
Бездомный резко подскочил, словно прислуга, и инстинктивно отступил назад извиняющимся шагом, заметив, однако:
– Безразличен…
– Что?! – не понял Алексей. Ему показалось, что он ослышался, – так вызывающе это прозвучало.
– Вы, наверно, хотели сказать «безразличен»… – птичьим голосом пролепетал тот, замедляя своё отступление.
– Я не понял, ты меня дополняешь или поправляешь? – Афанасьев театрально выставил вперёд раскрытую ладонь, как будто бросал сейчас игральные кости.
– Поправляю, – осмелился ответить нищий. – «Равнодушие» – это синоним братолюбия: «равны душами»!
– Душами? – вскипел Алексей. – Да что ты знаешь о душе, попрошайка?
– Я не попрошайка! – твёрдо ответил нищий, на этот раз безо всякого страха смотря в глаза Алексею.
– Нет? Вот как! – Афанасьев заправил машину, вставил пистолет обратно в гнездо и стал заворачивать пробку бензобака. – Ты подходишь к каждой дорогой машине, поливаешь на неё какую-то дрянь, трёшь стёкла грязной тряпкой – и ты не попрошайка? Ты делаешь это безвозмездно? Ты прекрасно знаешь, – стал напирать Алексей, – что люди готовы тебе заплатить, лишь бы ты не приближался к ним! И ты не попрошайка? Да ты и душу свою готов продать за деньги! Разве не так? Хочешь проверим? Сколько ты хочешь за неё?
Алексей распалялся, он взял бумажник и стал отсчитывать купюры.
– Не продам! – решительно заявил мужчина и медленно заковылял прочь.
– Тысячу! – парень последовал за нищим. – Я предлагаю тебе тысячу!
– Нет! – нахмурился тот.
– Хорошо, пять! Пять тысяч!! – не унимался Алексей.
– Нет! – вновь объявил нищий.
– Сколько ты хочешь за свою ничтожную душонку, продажная тварь? – кипел Афанасьев, руки его и губы тряслись от злобы. – Назови цену! Хочешь сто тысяч, а?
– Что в вас, бес вселился, что ли? – взглянул сурово на богача нищий и пошёл прочь.
Разъярённый Алексей одним прыжком настиг мужчину и схватил его за плечо:
– Хочешь все мои деньги? Ты посмотри, как здесь много – тебе на полжизни твоей бездомной хватит! Хочешь? За душу! За душонку, которой и нет, может быть! Сколько ты хочешь, назови!? Миллион? Я дам тебе миллион! – нищий ускорил шаг, Алексей от него не отставал. – Ладно, хорошо! Хочешь, я тебе свой «Мерседес» отдам!!! Да остановись ты!
Алексей повернул мужчину к себе лицом, схватил его за грудки и стал трясти в воздухе, пуская ртом пену:
– Ты слышишь меня? Самое дорогое, что у меня есть! Возьмёшь ты этот чёртов «Мерседес» за свою душу или нет???
– Не возьму!!! – отрезал нищий, высвободился от железной хватки Афанасьева и бросился прочь.
Алексей упал на колени прямо в снег и в отчаянии заплакал, как самый горький пьяница. У него началась истерика.
– Да постой ты! – уже совсем другим голосом позвал он бегущего и устремился ему вослед. – Подожди меня! Пожалуйста! Прошу тебя!
Тот же не замедлялся и стремительно шествовал вперёд.
– Да постойте же! – закричал Алексей и упал, распластавшись, на снег. – Извините меня! Кроме вас, у меня никого нет, кто бы мне помог! Пожалуйста, вернитесь!!!
Нищий сделал пару шагов и остановился. Обернувшись, он увидел в десятке метров от себя чёрную фигуру, уткнувшуюся лицом в землю и рыдавшую в полный голос. Мужчина вздохнул, поджал сострадательно губы и побрёл назад. Когда он приблизился к Афанасьеву, то не знал, что ему делать. Неявные отцовские чувства вдруг возникли в его сердце, однако он побаивался Алексея, видя в нём зловещую смесь богатства и власти вместе с глубокой внутренней надорванностью.
– Ну-ну! – нелепо проронил бездомный и осторожно похлопал плакавшего по плечу. – В жизни бывает всякое, не надо огорчаться!
Алексей пару раз всхлипнул, достал из кармана платок, чтобы вытереть лицо от слёз, и, наконец, поднял покрасневшие глаза к мужчине:
– Извините меня, – дрожащим голосом попросил он прощения. – Сам не знаю, что на меня нашло. Простите, пожалуйста! Я не сдержался…
– Это ничего! – постарался предупредить поток ненужных слов нищий, но ответного красноречия проявить так и не смог. – Я всё понимаю…
Афанасьев успел уже подняться и теперь отчищал свои брюки на коленях от грязи. Он поразился тому, как легко вышел из себя, причём в такой ситуации, в которой меньше всего этого можно было ожидать. И вот он стоял перед незнакомым мужчиной, который просто пытался заработать себе на хлеб, и чувствовал себя бескрайне виноватым перед ним. За что он так взъелся на него? К чему завёл этот скотский разговор о душе?
– Правда, простите меня, пожалуйста! – Алексей попытался взять себя в руки. – Я не имел никакого права разговаривать с Вами… вот так. Мне очень стыдно за всё, что я сказал! Поверьте, это сгоряча! Я ничего не имел в виду. Я Вас даже не знаю… но уверен, что Вы совершенно не заслуживаете вот такой моей… брани. Простите ради Бога! Бес попутал! В меня прямо вселился…
Но бездомный перебил его:
– Хватит, хватит! – успокаивал он Алексея. – Вы извинились и – полно! Я Вас простил и зла на Вас не держу, потому что вижу, что Вы человек порядочный, с совестью. Успокойтесь и не волнуйтесь больше!
Такие слова приободрили Алексея. Он улыбнулся и весело посмотрел на нищего, как будто это был его родной дядя, которому горе-племянник всего-навсего незаметно связал шнурки от ботинок и тот, сделав первый шаг, с грохотом упал и ушиб локоть. Как-то воздушно-легко стало на душе у Афанасьева, и он безумно захотел поговорить с этим человеком, открыть ему всю свою мелкую душонку.
– А я Вас несколько раз видел здесь, – увереннее заговорил парень. – В прошлый раз я был со своей… девушкой. Мне кажется, она Вас сильно испугалась тогда. Почему-то. А я вот сейчас смотрю на Вас, и как будто Вы мне родственник. Родной человек прямо! По правде сказать, раньше я и не задумывался, как, наверно, тяжело быть бездомным, искать ночлег…
– Я не бездомный, – хмуро и в то же время весело улыбнулся мужчина, бесцеремонно перебив Афанасьева. – Я безработный.
Алексей, впрочем, продолжил с энтузиазмом выражать незнакомцу свои вдруг проявившиеся к нему чувства.
– Давайте, я Вам и вправду помогу, – подытожил он и вновь потянулся к бумажнику. Бедняк, однако, отпрянул и выставил вперёд ладони в знак своего отказа. Заметив это, Алексей слегка покраснел, ещё раз извинился, но от задуманного не отступил: – Ну хорошо! Давайте выпьем с Вами! Правда! Мне так хочется с Вами поговорить – я угощу, у меня есть деньги! Просто я искренне хочу сделать Вам приятное! Будьте так добры, не откажите мне в моей непритязательной просьбе! Тем более на улице мороз, а мне чудовищно одиноко… Пожалуйста!
Мужчина растерянно улыбнулся, застенчиво, по-детски развёл руками и согласился.
– Вот и отлично! – обрадовался Алексей и в предвкушении потёр ладони. – Пойдёмте к машине!
Бедняк нерешительно заковылял следом и бросил в спину Афанасьеву:
– Только ненадолго: меня жена ждёт, будет беспокоиться!
– О, у вас есть жена! – возбуждённый, Алексей буквально ликовал. – Это прекрасно, прекрасно, когда есть жена! Конечно, ненадолго! А дети у Вас есть?
– Есть, трое! – ответил мужчина, который несколько оторопел ото всего произошедшего, в особенности оттого, как быстро он согласился поехать с незнакомым мужчиной непонятно куда. И не то чтобы он боялся чего-то, но слишком уж странно всё вышло…
– Ого, трое! – без умолку тарахтел молодой человек. – Вот это да: трое! А у меня ещё нет детей. Но я уверен, что скоро будут. Очень хочу детей! А у вас целых трое! Это замечательно!
Он продолжал холерически озвучивать в беспорядке возникавшие у него мысли, как показались огни заправки и сияющего минимаркета. За «Мерседесом» Афанасьева выстроилось несколько машин, однако никто из водителей не осмелился высказать Алексею претензии по поводу столь длительного его отсутствия. Но парень сам отрывисто поднял руку и в приливе неожиданного, всепоглащающего человеколюбия стал извиняться, употребляя для этого самые трогательные интонации и самые учтивые жесты.
В машине Афанасьев немного успокоился. Теперь его речь стала более связной, а движения уже не угрожали безопасности окружающих, словно случился и прошёл припадок нервического возбуждения у какого-нибудь безумного художника. Выезжая на проспект, Алексей устало вздохнул и взглянул на своего спутника, как смотрит набедокуривший сын на сердитого отца:
– Я не привык жаловаться на судьбу, – начал молодой человек, – но в последнее время на меня так много всего навалилось… Мне иногда даже кажется, что всё это происходит не со мной, а с кем-то другим. С актёром, который сыграет свою роль и пойдёт домой, жить настоящей жизнью. Только я не актёр, у меня не будет ещё одной, настоящей жизни, а свою собственную я как будто играю. И играю скверно! Простите ради Бога ещё раз, что набросился на Вас, я просто очень устал…
В ответ мужчина кротко посмотрел на водителя и спросил:
– Сколько Вам лет?
– Мне? – удивился Алексей, как будто прозвучавший вопрос мог быть адресован ещё кому-то. – Тридцать два.
– Тридцать два, – повторил безработный. – Похоже, что у Вас кризис среднего возраста! Это период, когда давние планы оказываются нереализованными, шансы – упущенными, а предстоящая старость…
Но он не успел окончить мысль, потому что Афанасьев снова перебил его:
– А что, если – нет!? Что – если я не боюсь старости! Ни смерти! Что – если я осуществил все свои задумки и ничто не представляется мне упущенным? Неужели Вы не можете допустить, что у меня просто болит душа! Та самая – бесценная, родная, которая и останется одна-одинёшенька, когда тело наше превратится в прах…
На этих словах Афанасьев запнулся, уставился, как истукан, на вечернюю дорогу и лишь изредка наклонял голову в сторону поворота – прямо как гонщик – на очередном перекрёстке. После небольшой паузы бедняк заметил:
– Если бы я не видел выражения Вашего лица – я бы набрался смелости сказать, что и такие мысли – характерная черта возрастного кризиса. Но Вы знаете, мне кажется, Вас что-то так сильно тревожит, чего Вы не можете открыть никому из своего окружения. Я говорю не просто о любимых, друзьях. Я смутно ощущаю, что Вы хотели даже нанять психотерапевта – у Вас есть на это деньги, – но посчитали такой ход… ну, проявлением слабости, что ли…
Алексей покосился на своего спутника с выражением крайнего удивления. Дикая мысль промелькнула у него в голове: уж не ясновидец ли он, чего доброго!? А мужчина в это время продолжал:
– Однако не стоит относиться к слабости как к недостатку. Ведь в человеческих отношениях, например, бывает так: тот, кто уступил, кажется слабым, хотя на самом деле это – мудрость! Ты можешь тысячу раз доказать свою правоту, но может статься, что проявить «слабость» – лучший способ избежать конфликта. Как говорится в «Дао дэ цзин», вода – мягче и слабее всего в мире, зато ей нет равных в победе над камнем.
Афанасьев не смог удержаться от восхищения, разбавленного, впрочем, усмешкой:
– Да-а: мойщик стёкол на заправке, который цитирует Лао-цзы, – это сильно! Думается, что не каждый водитель, чью машину Вы чистите, вообще подозревает о существовании философской традиции в Китае.
Собеседник внимательно, но с долей лукавства посмотрел на Алексея, затем широко улыбнулся и, наконец, громко рассмеялся. Парень искренне, без обиды удивился и, улыбнувшись взаимно, спросил:
– Что? Почему Вы смеётесь?
– Простите. Просто Ваша речь выдаёт Вас, что называется, с потрохами. Давайте я озвучу свои наблюдения, а Вы подтвердите или опровергните их!
– Хорошо, – согласился заинтригованный Алексей. – Пожалуйста!
– Итак, – сосредоточился безработный мыслитель. – Вы – умный и образованный молодой человек. Вы очень хорошо преодолеваете культурные стереотипы в мышлении. В частности, Вы не сказали: «Такое, наверно, только в России встретишь!». Вы сказали: «Это сильно!». Из этого я заключаю, что Вы – вполне себе европеец: не надеетесь на авось, чётко всё планируете, воспринимаете происходящее аналитически, без штампов и предрассудков. Это подтверждают и признаки Вашего высокого социального статуса: машина, костюм и прочие швейцарские часы. С другой стороны, – продолжал мужчина, – Вы ещё не избавились от совершенно детского желания, чтобы Вас хвалили. Вы говорите: Лао-цзы, китайская философия. Зачем? Чтобы показать мне, что Вы знаете, что такое «Дао дэ цзин»! Но тем самым Вы выдаёте своё желание это подчеркнуть: дядя, дядя, а я это знаю, это Лао-цзы написал! Получается, Вы воспринимаете меня – в интеллектуальном отношении, конечно! – как доминирующего самца и стремитесь показать, доказать равенство со мной. Проблема в том, что рядом с нами нет самки, перед которой мы могли бы распускать хвосты; поэтому я склонен расценивать демонстрацию Вашего кругозора как начальный этап стеснения в разговоре с незнакомцем. Вы прощупываете меня и как бы говорите: я тоже во всеоружии, папаша, будь внимателен! Однако я вовсе не претендую на роль соперника или наставника. Так что, мне кажется, Вы откровенно ошиблись с выбором собутыльника, ошиблись вследствие своей не изжитой до конца инфантильности. Не лучше ли высадить меня, потому что мы больше вряд ли когда-нибудь заговорим снова?
Произнеся последнюю фразу, мужчина с серьёзным видом взялся за ручку, чтобы выйти, когда машина остановится, – но вдруг испугался. Может быть, он наговорил совсем уж лишнего незнакомому человеку, который в любой момент, действительно, мог вышвырнуть его на улицу. Парень, однако, расплылся в улыбке и засмеялся:
– Да, «папаша»! «Ты взял меня, потому что инфантилен. – Это была ошибка. – Теперь высади меня. – Если высадишь – значит, ты, действительно, инфантильный!». Классический приём НЛП, потрясающе! Нет, я не высажу Вас не потому, что хочу внутренне защититься от своих комплексов и слабостей – я искренне попрошу Вас остаться, потому что всё, что Вы сказали до этого, – правда! Не есть ли проявление зрелости – признать свои ошибки и постараться их исправить, прекрасно понимая, насколько сложно это будет сделать? Не избегать проблем и не обижаться на правду – не есть ли это первый шаг в преодолении инфантилизма? Пожалуйста, побудьте со мной немного, прошу Вас! Тем более что мы уже подъехали.
Действительно, машина остановилась у светящегося голубым и жёлтым неоном ресторана «Грифон». Мужчины степенно вышли из салона и проследовали ко входу. Двери им отворил крепкий швейцар, с бородой, в красно-чёрном облачении английского бифитера. Только на груди у него вместо короны оказался вышит золотом грифон с распростёртыми крыльями. Внутри, в полумраке будто бы средневекового замка, стояли огромные дубовые столы. На стенах были водружены разнообразные геральдические символы вперемежку с плакатами неизвестных музыкантов, в основном, бородатых и мрачных. Из многочисленных динамиков чопорный английский голос доносил до гостей слова странной старинной песни: «“I hear that you tell fortunes, sir, – would you tell me mine?”, – said she. “Of course, my dear, without a doubt, if you’ll come upstairs with me”».
– Владелец ресторана, – пояснил Афанасьев, заметив крайнее смущение своего спутника в столь дорогой обстановке, – поклонник всего британского! Не волнуйтесь, мы здесь ненадолго!
И с этими словами Алексей подошёл к барной стойке.
– Двадцатипятилетний «Лафройхь», – уверенно сообщил он бармену и указал нужную бутылку на полке. Бездомный успел рассмотреть ценник «799» с каким-то непонятным знаком. – Нам с собой.
Виски, в деревянной коробке, был тут же принесён, и Афанасьев расплатился карточкой. Перед выходом бедняк не удержался и спросил у Алексея, неужели напиток такой выдержки может так мало стоит.
– Мало? – удивился парень. – А, нет: это стоимость в фунтах! Я же говорю: хозяин – англоман…
– Постойте! – повелительным тоном мужчина преградил Алексею путь. – Сколько же это в рублях?
– В рублях? – поразился Афанасьев, не понимая, чем он заслужил такой тон. – Тысяч пятьдесят, а что?
Его спутник встал, как вкопанный, скрестил руки на груди и весьма громко, безапелляционно объявил:
– Я с Вами никуда не поеду!
– Да почему?! – удивился Алексей. – Что случилось?
Бедняк помедлил, а затем сообщил:
– Я не имею никакого морального права и не буду пить виски за пятьдесят тысяч, когда моей семье не хватает на хлеб!!!
Афанасьев усмехнулся и добродушно ответил:
– Да тут бифитер на входе получает лишнюю тысячу фунтов в месяц за то, что носит бороду! Что ж поделать – цены такие!
Однако такой довод не удовлетворил мужчину, и тот кратко резюмировал:
– Нет! Я с Вами не-по-е-ду!
Алексей стал ловить на себе недовольные взгляды посетителей и, понимая, что неожиданная проблема может лишь усложниться, быстро предложил оптимальный, по его мнению, вариант:
– Хорошо, – начал, немного раздражаясь, он. – Давайте поступим следующим образом. Я Вас нанимаю как собутыльника до утра. Плачу Вам за эту услугу пятьдесят тысяч рублей, которые, если хотите, мы немедленно отвезём Вашей жене. После чего мы едем и распиваем с Вами этот прекрасный двадцатипятилетний виски, если только Вы не совсем ещё выжили из своего ума!
Последние слова Афанасьев почти прокричал, однако общий смысл предложения до мужчины дошёл быстро, и тот моментально согласился.
– Фуф, – вздохнул облегчённо Алексей уже в машине, когда они ехали к дому безработного, – ну и задали Вы мне трёпку: сперва – инфантилизм, сейчас – виски дорогой! Но теперь-то, я думаю, Вы всем довольны? Отчего Вы так широко улыбаетесь?
Глаза человека на пассажирском кресле весело и открыто посмотрели на Афанасьева. Было в них что-то от Смоктуновского, который, стоя перед троллейбусом, говорит «Люба, я вернулся!». Было видно, что мужчина внутренне ликует, ощущает себя героем, который сможет, наконец, посмотреть в лицо жене и не отвести взгляд от её молчаливого укора, смешанного с усталостью и неотвратимой безысходностью. «Но сегодня всё будет по-другому! – кричали глаза бедняка. – Сегодня я приду домой в лавровом венке!».
– Тысяча фунтов в месяц! – будто бы пьяный, ответил спутник Афанасьева. – За бороду! Невероятно!
Алексей легко распознал причину столь резкого оживления своего собеседника и мягко улыбнулся. До дома неожиданно осчастливленного безработного долетели быстро. Афанасьев взял с заднего сиденья кожаный портфель, достал из него запечатанную пачку банкнот и передал её соседу, как обычно передают хлеб за столом: ничего непривычного – действие, доведённое до автоматизма. Для бедняка же это был час его самого настоящего триумфа, поэтому он громко сглотнул слюну, прежде чем принять предложенные деньги.
– Я скоро! – в полуэкстатическом восторге заверял он Алексея, глаза его горели алчным огнём. – Я обязательно вернусь! Я быстро!
Афанасьев согласно кивнул и ничего не ответил. Мужчина нервически вышел из машины и украдкой, чтобы никто не отнял трофея, побежал к подъезду. Только теперь Алексей крепко задумался обо всех произошедших событиях: истерике на заправке, посещении ресторана и передаче денег. «Какой же я дурак! – промелькнула первая мысль в голове парня. – Что я буду с ним делать? о чём говорить? Какой-то мужик с улицы! Какой же я остолоп! Я даже не знаю, как его зовут!».
– Точно, – Алексей звонко хлопнул себя по лбу, – мы ведь даже не познакомились!
Соответственно, сразу же сверкнула вторая мысль, более трезвая и вероятная: «Он не придёт! Ну конечно же: он не вернётся! И он прекрасно знает, что я не пойду его искать. Ведь найду его – и что? Поведу себя, как ребёнок: я передумал дарить тебе мою игрушку? Езжай-ка ты домой, Алёша! Охозня последний!». И он хотел уже плюнуть на всё и отправиться куда глаза глядят, как все его построения вдруг оказались разрушены следующим железным доводом: «Постой, но если ты уедешь – ты никогда не узнаешь, вернётся он или нет! А если он никогда не вернётся – ты простоишь здесь час, как дурак! Ну и что делать? Непроходимый охозня!». Ум Алексея, возможно, долго бы ещё находился на распутье, подобно инфернальному коту Шрёдингера, но дилемма разрешилась весьма неожиданным образом: бедняк вышел!
Заплаканный, он сел на пассажирское кресло, шмыгнул носом и растерянно улыбнулся.
– Спасибо! – кротко произнёс мужчина, нервно возвращая носовой платок во внутренний карман истёртого пальто. – Спасибо Вам огромное, Вы просто не представляете, как я Вам благодарен! Если бы Вы только знали, что значит для моей семьи эта сумма! Я обязательно всё верну! Клянусь! Я найду работу и всё до копейки верну!
– Эй! – окликнул спутника Афанасьев, с силой потрепав того за плечо. Бедняк, наконец, повернулся к Алексею. – Успокойтесь! Всё в порядке! Лучше хлебните!
И протянул ему извлечённую из коробки бутылку. Мужчина с видом загнанного в угол мелкого воришки отвернул пробку и, глубоко вдохнув насыщенный аромат виски, сделал несколько судорожных глотков.
– Сейчас мы приедем ко мне в офис, – продолжил Афанасьев, – и Вы отогреетесь! Пожалуй, сегодня у нас с Вами было слишком много приключений… Кстати, меня зовут Алексей! Извините, что не представился раньше: как-то всё нелепо навалилось…
– И Вы меня извините, – кивнул собеседник, – я Сергей Юрьевич Техретин.
– Очень приятно, Сергей Юрьевич! – кивнул в ответ Афанасьев и протянул ладонь для рукопожатия.
– И мне, – скромно подтвердил Техретин и пожал протянутую ладонь.
Дорога до офиса заняла не больше десяти минут. Шлагбаум закрытой стоянки учтиво поднялся, стоило машине лишь приблизиться к нему. Алексей положил бутылку в портфель и предложил Техретину следовать за ним. Двери перед спутниками беспрекословно открывались: некоторые – по мановению специальной афанасьевской карточки, другие – самостоятельно, с приветствием поста охраны «Добрый вечер, Алексей Михайлович!». Лифт послушно поднял приезжих на двадцать четвёртый этаж, и горящий россыпью огней ночной город предстал перед ними, как на ладони.
– Вот моё сокровенное пристанище, когда мне хочется побыть одному или с кем-нибудь выпить! Нас здесь никто не потревожит!
Алексей провёл спутника в просторный офис, с выходом на внушительных размеров застеклённый балкон.
– В тёплое время сюда выносят плетёные кресла и можно, укрыв ноги пледом, смотреть на закат… – парень немного помолчал. – В последний раз, ещё в сентябре, когда мы сидели здесь с Лизой – это моя девушка, – я хотел сделать ей предложение! Но она вышла из себя из-за комаров и потребовала отвезти её в ресторан. Там мы поссорились и после этого не разговаривали несколько дней. Извините за нескромный вопрос, но сколько лет Вы в браке, Сергей Юрьевич?
Афанасьев с усилием придвинул большие кожаные кресла к столику и жестом предложил присаживаться.
– Летом будет тридцать три года! – не без гордости объявил Техретин и неловко устроился в кресле.
– Ого! – Алексей достал из бара стаканы, разлил в них виски и теперь выдавливал кусочки льда из минихолодильника. – Надо же: тридцать три! А мне только в декабре исполнится тридцать три! По правде сказать, какая-то магическая цифра!
– Возраст Христа, – заметил Техретин, который всё никак не мог принять удобную позу.
Алексей на пару секунд остановился, негромко повторил: «Да-да, возраст Христа» – и протянул, наконец, Сергею Юрьевичу его стакан.
– Ну что же, за знакомство! – провозгласил Афанасьев и чокнулся с собеседником.
– Да, – коротко и без изысков подтвердил тот и сделал несколько глотков. – Никогда не пробовал такой виски. Очень вкусно, спасибо!
– Не-ет, – таинственно прошептал Алексей, – Вы ещё не услышали запах моря…
После этих загадочных слов на некоторое время воцарилась степенная тишина, которую изредка нарушали деликатное прихлёбывание и довольные выдохи «а-ах». Во время этой церемонии Алексей вдруг уставился истуканом на край стола и слегка наклонил голову вбок – поза, свидетельствовавшая о его глубокой задумчивости.
– Лиза? – перебил его мысли Техретин.
– Что? – вышел из оцепенения Алексей и снова болезненно опустил взгляд: – Ах, Лиза, да! Мы с ней сегодня… снова поссорились и… Она пригласила подруг, выпила… Не то чтобы я хотел ей отомстить – просто я жутко устал от недопонимания и постоянных скандалов. Я безумно её люблю, но иногда мне кажется, что если я проживу с ней ещё один день, то убью нас обоих… Как Вы прожили столько лет вместе? У Вас же трое детей, я не ошибаюсь? Как Вы всё это выдержали, а?
Лицо Афанасьева превратилось в огромные, сверкающие тысячами искорок глаза, которые жадно взирали на гостя и ждали ответа, как нищий – куска хлеба.
– Скажите мне, Сергей Юрьевич! – умолял Алексей.
Техретин пожал плечами, сделал глубокий глоток и негромко заговорил:
– Не знаю… Наверно, всё дело в том, что я вовремя перестал любить свою жену безумно и начал любить её… с умом. Я как-то неумело изъясняюсь, но суть, мне кажется, именно в этом. Любовь – это ведь вовсе не жгучая страсть, не животный магнетизм! Да, это тоже должно быть, не спорю, но любовь… это нечто гораздо большее и… совсем другое! «Любовь долготерпит, не радуется неправде, но сорадуется истине. И все народы могут повиноваться мне, но если любви не имею – то я медь звенящая и кимвал звучащий!».
– Я где-то это слышал! – настороженно заметил Алексей.
– Это Новый Завет, апостол Павел, – пояснил Техретин.
– Да-да, точно! – кивнул Афанасьев, видимо, действительно, припомнив и обрадовавшись этому.
Сергей Юрьевич, в свою очередь, заметно разнервничался, но продолжил:
– Вот Достоевский, например, в «Идиоте»! Он же говорит именно о любви, а не влечении! Влечётся Рогожин, а Мышкин – любит! Почему и соглашается взять в жёны «грешницу»! И Настасья Филипповна любит – потому и идёт за Рогожина, чтобы князя не запачкать! Я сейчас, может, смешное несу; мне даже кажется, что ровно как идиот сейчас говорю, зато от сердца! И что теперь наши страдания перед ними? что наша боль?
Техретин просверлил взглядом пол и продолжил с обстоятельностью и горячностью:
– В греческом языке есть, как минимум, три слова со значением «любовь», но лишь одно из них – о той самой, духовной любви, которая готова принять человека таким, каков он есть, полюбить всем сердцем и искренне согласиться нести вместе с ним его крест. Вот какой должна быть настоящая любовь! Не то, чтобы в омут с головой за любимого – мне всегда казалось это слишком простым и пошлым, – а чтобы вместе с ним всю жизнь терпеть, переносить боль, сорадоваться его успехам и никогда не оставлять!
Он снова остановился, словно связывал мысли узлами на канате и сейчас связал очень важную мысль, а теперь собирался перейти к следующей.
– Мне представляется, что мужчины плохо представляют себе, что самостоятельная жизнь с женщиной – это переход. – Техретин так активно жестикулировал, что рисковал расплескать содержимое своего стакана. – Как если бы ты закончил институт и пошёл устраиваться на работу: многие психологически просто не готовы к таким изменениям. С другой стороны, ты можешь полностью обеспечивать самого себя, иметь бизнес и руководить сотней людей, но ты окажешься совершенно не готовым к тому, что жизнь с женщиной – это крест. Недаром церковный брак называют венчанием: венцы-то – мученические. Отныне ты должен переживать её проблемы и чувства как свои собственные!
– Хорошо! – возбуждённо откликнулся Алексей. – Означает ли это, что женщина получает право указывать тебе, какой строй мысли должен у тебя быть? Как ты должен смотреть на ту или иную проблему? Какое решение ты должен считать правильным и, соответственно, принимать его? Я прекрасно понимаю: нужно… стараться помогать друг другу… поддерживать. Но зачем менять человека в том, в чём он уже сложился как личность? Я не говорю о том плохом, что может быть в мужчине: если он раз за разом проигрывает деньги в карты – нужно его лечить, и другой вопрос, как: жёстко или мягко! Но есть же вещи – ни хорошие, ни плохие! Если я люблю снукер – и в данном случае неважно, что это! – то почему я не могу его посмотреть без непрестанной головомойки? Почему я должен выслушивать, что трачу время впустую? Я говорю именно о том, на каком основании женщина имеет право… чмырить то, что я люблю!? Я понимаю, если бы это была какая-то болезненная зависимость и я бы… коллекционировал кии снукеристов, тратя на это огромные суммы! Но я же этого не делаю! Так почему мне можно выставлять то, что я просто вот именно таким образом люблю отдыхать? Я что – убийца, что ли!?
Алексей разом осушил стакан – дав, очевидно, понять, что закончил свою мысль – и с грохотом поставил его на стол, чтобы тут же наполнить снова. Ту же операцию провёл он и со стаканом Сергея Юрьевича, несмотря на то, что мужчина ещё не допил. И опять лёд с грохотом посыпался из специального отделения холодильника и весело заплескался в благородном напитке. Техретин принял новую порцию, немного отпил и после небольшой паузы взял слово.
– Когда мы с моей Валечкой ссоримся – а это в последнее время, к сожалению, случается нередко, в связи с материальными трудностями, – я всегда вспоминаю самый трогательный момент наших первых свиданий. Вы знаете, у каждого человека какое-то самое животрепещущее воспоминание. Иногда – пшик! глупость! мимолётное ощущение! А вот блеснёт в твоей памяти – и плакать от умиления хочется… Так вот. В кондитерскую рядом с её домом завезли пирожные с птичьим молоком, её любимые! И жутко дорогие! Я наскрёб последние деньги – тогда я был бедным студентом, а не бедным профессором… – и купил ей целых два, последних! Выходит Валя на улицу, а я её встречаю с подарками, улыбка – до ушей! И надо же такому случиться – как раз в этот момент выходит из магазина женщина с двумя детьми: братиком и сестричкой. И дети ревут взахлёб, потому что им этих самых пирожных не хватило! А мама – видно, что бедная – в душе, может, и радуется, что не хватило: денег-то всё равно нет! Тогда Валя подходит к детишкам и угощает их, просто так! Разворачивается, берёт меня за руку и убегает со мной за угол, чтобы мама опомниться не успела! Я сначала разозлился – жутко! Мне бы этих денег на неделю хватило! А Валя и говорит: «А я всё равно тебе благодарна: я знаю, что ты последнее потратил, а всё же – дети!». И поцеловала меня, впервые, в щёчку! Снова обернулась – и прочь побежала. А я – за ней. Ветер в глаза бьёт, чуть не плачу, не знаю, отчего! А на душе легко так, думаю: «Валечка моя любимая!». Бегу, как дурак, и улыбаюсь…
Сергей Юрьевич остановился, чтобы утереть скупую слезу, но от чувств удержался и вернулся к теме:
– Спустя некоторое время я взял себе за правило: ссоримся, тошно тебе на душе, нагрубил – те самые пирожные вспоминаю! Вспоминаю и думаю: уймись ты, старый! Вернись к любимой своей! Разве такого тебя она целовала впервые!? Успокоюсь. Приду, извинюсь. Знаю иногда – наверняка, что не права! Гордость прёт! А всё ж приду, извинюсь. Скоро и она извинится. Так сидим и плачем.
Видимо, поделиться таким личным рассказом оказалось Техретину нелегко, и он взял паузу, чтобы отдышаться и выпить виски. Афанасьев, который изредка метал испытующие взгляды на собеседника, теперь смотрел вдаль, на ночной город, и плавно вращал в руке стакан. Сергей Юрьевич тем временем подобрал нить повествования и продолжил.
– К чему я это говорю, Алексей, – повернулся он к молодому человеку. – Никто не обещал, что будет легко. Жизнь вообще штука очень непростая. Но почему я начал именно с уточнения, что есть любовь. Если тебе хочется нежности, ласки и заботы, сытного ужина и родительницы твоих детей – признай это и живи с сознанием, что тебе комфортно, тепло – но ты не любишь этого человека! Такое бывает. Если же ты любишь… – Техретин сделал ударение на этом слове. – Тогда возьми её крест и неси вместе с ней, вместо неё! Любая женщина есть максимум того, чего хочет от неё мужчина, но чем он готов пожертвовать ради неё взамен! Ты любишь снукер, а она укоряет тебя в праздности? Отреагируй так, как если бы она секунду назад отдала свои пирожные детям! – ты понимаешь, о чём я! Заметь, я не говорю: не смотри, не делай или – делай так, как того хочет она! Я говорю: во всём поступай так, как ты бы поступил в момент своей наибольшей нежности к ней! Это, конечно, недостижимо, но если к этому не стремиться – зачем тогда что-то начинать!?
Алексей скривил уголки губ и сидел неподвижно. Было заметно, что он согласен с Техретиным. Но между тем что-то терзало его, не давало просто бросить всё и вернуться домой, к Лизе. Парень, как болванчик, кивал головой и молчал.
– Вы правы, – наконец, заговорил он, – Вы совершенно правы, Сергей Юрьевич! Вы сейчас озвучили то, во что я сам когда-то верил! Но всё это будто скрылось за пеленой, всё как-то навалилось… Я стал какой-то нервный, подозрительный… Да и, действительно, хочется иногда увидеть на её лице хотя бы тень радости за мои успехи! Сегодня, например, я заключил сделку на полтора миллиарда…
– Не имеет значения! – резко перебил его Техретин. – Не имеет никакого значения! Вы ей подарили квартиру, она Вам приготовила ужин – 1:1! Вы квиты! У женщин другая логика. Впрочем, не пытайтесь вникнуть: она у них чувственная. Хотите понять женскую логику – просто со-чувствуйте вместе с ней! Если женщина не ценит Ваших достижений – проверьте, насколько Вы внимательны к тому, что представляется достижением для неё! Радовались ли Вы, когда она своими руками сшила на твой день рождения наволочки на подушки, с белыми ангелами? Для женщины это куда важнее мужских побед! И вспомните: хорошо ли Вы оценили её последнюю победу? Или посчитали её ничтожной в сравнении со своей, вновь потребовав: похвали меня, похвали меня! И оставив её ночью плакать в одиночестве в оплёванные тобой наволочки с двумя ангелами, смотрящими друг на друга во сне…
На этот раз Сергей Юрьевич позволил выкатиться горячей слезинке, затем ещё одной. Алексей с удивлением посмотрел на собеседника, не в силах отвести от него взгляда. Впрочем, очень скоро Техретин взял себя в руки и даже подвёл итог своим размышлениям:
– Если женщина любит – она любит тебя таким, какой ты есть! Да и в конце концов – не ждите похвалы! Уймитесь и будьте мужчиной!
Сергей Юрьевич посмотрел в упор на Алексея, сжал губы и кивнул, как бы оканчивая свою тираду.
– Ого! – негромко восхитился молодой человек. – У нас, действительно, самый что ни на есть разговор по душам получается! Только нечестный какой-то: Вы всё говорите, а я отмалчиваюсь!
– Так Вы и не должны ничего говорить, – возразил Техретин. – Если не ошибаюсь, Вы меня наняли как собутыльника и раскрываться передо мной не обязаны… А вот своевременным наполнением моего стакана любезный работодатель мог бы и озаботиться! Особенно в связи с некоей очень выгодной сделкой, о которой он упомянул…
Афанасьев уловил нотки здорового юмора в словах Сергея Юрьевича – тем более что его стакан, действительно, был пуст – и рассмеялся сам.
– С удовольствием! – сказал Алексей, наливая виски из наполовину опустошённой бутылки. – А что касается сделки, то я могу рассказать, потому что никакого секрета здесь нет.
Мужчины чокнулись стаканами.
– Я владелец крупнейшей в стране энергетической компании, – продолжил Афанасьев. – К примеру, энергообеспечение нашего города, включая предприятия федерального значения, полностью производится нами. Однако чтобы просто оставаться на месте, как кто-то сказал Алисе, нужно бежать со всех ног. Поэтому контракты с зарубежными партнёрами – дело весьма обычное.
– Не боитесь, что пузырь когда-нибудь лопнет? – лукаво поинтересовался Техретин.
– О чём Вы? – насторожился Афанасьев.
– О Вашей схеме, о чём же! – заявил Сергей Юрьевич как о чём-то само собой разумеющемся. – Постоянное расширение благодаря многочисленным поглощениям, создание однодневок за границей, монополизация рынка…
Алексей посмотрел на собеседника не без восхищения:
– Нет, – парировал он, – обогащение ради обогащения – не про меня!
– А ради чего? – резонно спросил Техретин.
– Ради чего? – повторил Афанасьев. – Раньше – ради того, чтобы обеспечить родных, близких. Чтобы купить отцу хороший дом, о котором он мечтал, но не мог себе позволить. Оранжерею для мамы, внедорожник для брата. Чтобы они ни в чём не нуждались, разве это плохая мотивация?
– А сейчас? – не унимался Сергей Юрьевич.
– Сейчас? – Алексей задумался. – Не знаю. В каком-то фильме такой вопрос сын задал своему отцу, который занимался рекламой табака. И знаете, что тот ответил? «Не знаю. Наверно, это лучшее, что я умею делать…». Мне кажется, это хороший ответ: это лучшее, что я умею делать…
Почти синхронно собеседники сделали по крупному глотку, после чего Сергей Юрьевич снова задал наводящий вопрос:
– Ну хорошо. Но кто ты в душе, а?
– Что? – не понял Алексей.
– В душе! – попытался разъяснить Техретин. – Твоя мама в душе – цветовод, отец – домохозяин, брат – покоритель бездорожья. Даже не важно, кем они работают, повседневно. А вот ты – энергетик, это твоя работа. Но кто ты в душе?
Выпитый виски дал о себе знать, и Алексей вспылил:
– Ну а ты кто в душе? Всё знаешь, обо всём мудро рассуждаешь. Может, у тебя и работа хорошая есть, а в душе ты – нищий?
– Хотел бы я быть в душе нищим! – совсем не обиделся мужчина на колкость, а, напротив, мечтательно вздохнул. – Сейчас я работаю на заправке мойщиком стёкол, это приносит больше, чем ставка профессора в университете…
– Да ну нет!! – вырвалось у Алексея. – Мне показалось, Вы это ради красного словца… Вы, действительно, профессор?
– Да, – скромно подтвердил Сергей Юрьевич, – доктор технических наук. Просто когда встаёт вопрос, на что кормить семью, личные интересы отходят на второй план. Тем более что я никогда особенно не любил читать лекции: мне больше нравилось заниматься практическими разработками.
– И какая же у Вас специализация? – нелепая улыбка удивления не сходила с лица Алексея.
– Построение интеллектуальных сетей резервного электропитания. Когда электричество в городе накроется медным тазом и останутся только два-три резервных источника энергии, в родильном доме и где-нибудь в бункере администрации, – как сделать так, чтобы важный человек в любом удобном ему месте включил в розетку электробритву, чтобы передать секретные данные и чтобы никто этого не заметил!
Афанасьев сначала посчитал, что ослышался, но вскоре понял суть дела и всерьёз задумался. Причём думал долго.
– Это же невозможно! – он рефлекторно вскинул ладонь. – Это ведь аналог облачных вычислений вне интернет-инфраструктуры!!!
– А облачные вычисления и не должны а приори затрагивать инфраструктуру интернета! – усмехнулся Техретин. – Как говаривал один еврей, всё возможно, молодой человек! Только никому не нужно! Теперь ведь всё можно купить – зачем же думать!? Раньше и работали за идею, и так получалось, что зарабатывали больше! А теперь…
Сергей Юрьевич от досады махнул рукой:
– Поэтому теперь я – мойщик стёкол. А в душе – он взял паузу, чтобы усилить эффект – составитель шахматных задач!
– Хо! – выпалил Афанасьев. – Ну Вы и даёте, Сергей Юрьевич! Светило физики да впридачу ещё шахматист! Феномен!!!
Алексей от души хлопнул Техретина по плечу.
– Только я никак не могу понять, – продолжил он, – как же Вы такую схему построите?
Сергей Юрьевич, слегка покрасневший от виски, поднял вверх указательный палец и уточнил:
– Построил! – однако тут же махнул рукой. – Впрочем, пустое! Потом объясню! Ты лучше скажи, Алексей: кто ты в душе? Это ведь во сто крат важнее!
Афанасьев по-прежнему оставался во власти задачи, поэтому на вопрос ответил как-то рассеянно, словно речь шла о самом заурядном занятии вроде разгадывания кроссвордов или коллекционировании почтовых марок:
– Я? Я умираю смертями других людей…
Читать далее — глава 5