Первый сон. Эти дряхлые улицы так приятно пахнут провинцией. Спокойная и размеренная жизнь, неторопливая и удивительно-старинная. Тула, начало XX века. От собора Всех Святых до храма Двенадцати Апостолов нельзя проехать на извозчике: это преступление против по-евангельски простой и по-имперски уездной действительности. По этим проулкам живых домов мимо деревянных подъездцев необходимо гулять пешком, трепетно и жадно взирая вокруг. Через сто лет само это время будет почитаться классическим. Губернские города всегда сохраняют насыщенный запах сургучных государственных печатей: они пахнут высочайшими указами и местными газетами. Этот воздух заставляет ходить здесь кругами-квадратами.
Вдвоём со знакомым студентом мы идём по одной из таких улиц, мирно беседуя о каких-то безделицах. На небольшом перекрёстке прямо перед нами падает окурок, одновременно с этим женщина на третьем этаже углового дома с шумом закрывает окно и с недовольной гримасой смотрит на нас. Ничуть не стесняясь, я – как-то без ажитации, но элегантно – вскидываю руку в возмущённом жесте и начинаю кричать курящей даме французские проклятия. При этом мы с товарищем не останавливаемся и столь же неспешно продолжаем свою прогулку.
Через несколько секунд навстречу и мимо нас пробегают пожарные и проезжает брандмейстерская машина. Огонь уже охватил и продолжает распространяться по третьему этажу дома, который мы только что прошли. Мой спутник предлагает мне вернуться и посмотреть на руины. Я соглашаюсь, и столь же вальяжно мы возвращаемся к предвосхищаемым углям, догорающим на третьем этаже.
Однако, вопреки нашим ожиданиям, дом потушен, а всё его имущество сохранено для будущих поколений и для истории. Из небольшой толпы разочарованных наблюдателей отделяется красивый молодой человек с огоньком в глазах: но не от пожарища, а от чистого сердца.
– Как мне отблагодарить Вас, – жмёт он мне руку, – за вызванный расчёт! Но только – я удивлён – как, каким чудом Вам удалось предсказать пожар: ведь огня ещё не было!?
«Парижанин», – решаю я про себя. Странно: ведь собеседник говорит по-русски безо всякого акцента, а о его французском можно только догадываться. Тем не менее я явственно ощущаю факт этого неким другим, ещё неизвестным мне чувством подсознательного, но сверх-«психологического» контакта.
Втроём мы стоим вкруг: незнакомец, я и мой «сопровождающий» (какой-то серый и молчаливый). Но есть ещё место и для четвёртого. И сюда подходит и становится… БГ. Я довольно естественно воспринимаю его появление, что совершенно невероятно в реальной жизни. Кажется даже: я просто внимательно смотрю на него и снова перевожу взгляд на парижанина. Незнакомец берёт паузу, чтобы отдышаться и, видимо, продолжить свою речь, и я пользуюсь случаем вмешаться в его монолог.
– Знаете ли Вы Аквариум? – спрашиваю я молодого человека.
С безразличием (с бóльшим участием реагируют на вопрос: Вы сегодня завтракали?) он отвечает тоном незаинтересованного прохожего:
– Да, я слышал песню «Город золотой».
– Хотите увидеть БГ? – с полурелигиозной сенсацией в голосе даже не спрашиваю, а предлагаю я парижанину.
Вы будете смеяться, но он отвечает:
– Нет. Я уже один раз видел.
Не снижая уровня сенсационности – даже, напротив, выводя вулкан откровения из глубин духа в лёгкие – я выпрямляю осанку и самым торжественным образом объявляю, указывая ладонью:
– Борис Борисович Гребенщиков!
После этих слов природа искривляется под действием чудесного явления, и вместе с тем меняется облик самого музыканта. БГ из современного (сну) иконографического типа превращается в помолодевшего на десять лет лондонского джентльмена, точь-в-точь, как в клипе «Гарсон №2». Гребенщиков поправляет свои безукоризненные бакенбарды, на его лбу появляется рабочая испарина, и он весело подмигивает нам своим хитрым глазом из-под исчезнувших очков.
Второй сон. Нет ничего разумнее, чем ближе к ночи заняться стиркой. Старая машинка звучит, как подземный бур в поисках угля, а тут ещё мама зачем-то зовёт в ванну. Нехотя я выхожу из своей комнаты-кабинета.
– Почему ты не говорил мне, что пишешь детские книги? – в руках мамы, действительно, красочная книжечка с плотными пожухшими листами текста. – Я прочитала несколько страниц – это прекрасное произведение! Зачем ты скрывал его от меня?
Человек я, конечно, скромный, но дело в том, что я, действительно, в первый раз вижу это издание и никак не могу понять, что происходит. В это время у соседей сверху начинает громко звучать музыка – из-под потолка моей ванной до меня доносится Аквариум. Конечно же: сегодня музыкальный марафон «Сострадание», и в нём принимает участие Гребенщиков. Как я мог об этом забыть!
Сломя голову я влетаю в зал к отцу и отбираю у него пульт, судорожно пытаясь найти нужный канал – НТВ. Краем глаза я успеваю посмотреть на часы: на них без десяти десять вечера (минутная стрелка почти сравнялась с часовой). Я делаю звук до максимума, и в нижней части экрана высвечивается предельное значение громкости: 117 (в реальности в моём телевизоре деления имеют графическую, а не числовую градацию). Кроме того, только сейчас я замечаю, что на ковре стоит компьютер, и непонятно, зачем его принесли сюда, в зал. Не разбираясь в подробностях, я резко сдвигаю его ногой в сторону: чтобы не мешался лишний раз.
Тем временем Аквариум уже заканчивает свою первую песню. Поражённый ядом внезапности и судорогой бессилия, я даже не пытаюсь найти видеокассету, чтобы запечатлеть хотя бы часть выступления группы: пока я включу магнитофон, пока присоединю кабель к телевизору – всё ведь уже закончится. Может быть, поэтому я так жадно внимаю всему, что говорят и играют музыканты. А в перерыве между песнями Гребенщиков в свойственном ему стиле деланного отчуждения произносит фразу, претендующую стать хрестоматийной (видимо, это про Аквариум):
– Не девочки в приходе уже, – говорит БГ.
И тут же начинается новая песня. Причём «новая» – в том смысле, что в эфире она исполняется впервые. Животные жилы басовой партии погружают слушателя в подземную притаённость, электрогитарические проигрыши извиваются серебряной леской, перкуссионные бубенцы африкански танцуют, – и густой, словно дымящийся голос изливает глубокие слова (это вторая строка):
– Я боюсь бензин, потому что он живой и вблизи от меня.
И тут же барабаны взрываются громовыми ударами, избивающими тело песни. «У кого же я буду искать кассету с записью!» – с отчаянием, граничащим со злостью, думаю я.
7.09.2004