1. По телевидению вещают очень интересный процесс. Адвокат Павел Астахов, выступающий в сегодняшнем деле в качестве истца, судится с ответчиком – мужчиной средних лет в заношенном старом костюме. Астахов стоит ниже кафедры (с которой обычно выступают участники слушаний в программе «Час суда») и периодически, когда не соглашается с мнением оппонента, подбегает к нему и начинает жестоко избивать. Впрочем, адвокат быстро отходит и возвращается на своё место в совершенном спокойствии. Однако в другой раз, когда ответчик решает передать судье новые материалы и спускается вниз, Астахов разбегается от дальней стены и со всей силы наносит мужчине удар кулаком в лицо так, что тот совершает эффектное сальто в воздухе и падает навзничь.
– Маман, – смеясь от удовольствия, интересуюсь я у матушки, – ты видела этот процесс?
Мама отвечает, что смотрела его до меня днём.
2. Спустя некоторое время по телевизору повторяют скандальное судебное дело. Пока я снова наслаждаюсь «интеллектуальным поединком», матушка красит мне волосы. Но, используя не совсем подходящий для моих золотисто-русых волос оттенок, мы получаем неожиданный результат: из зеркала на меня ужаленными глазами смотрит голова с красно-рыжей, тёмно-грязной шевелюрой. С негодованием я врываюсь на балкон к уже успевшей скрыться родительнице и требую перекрасить меня в насыщенно-чёрный цвет. Причём если и из этой затеи ничего не выйдет, то я обещаю побриться наголо.
В ванной мы спорим относительно выбора оттенка. На стиральной машинке мама раскладывает широкую палитру очень красивых, но светлых тонов и на специальной картонке размазывает образцы консистенций. Мы начинаем горячо обсуждать гамму; понравившийся мне оттенок нанесён матушкой на поверхность маленькой каплей, мне же советуется избрать другой вариант. В коридоре я замечаю Астахова-инкогнито, тщательно скрывающегося от моей мамы, но зато вовсю науськивающего меня, на каком цвете мне следует остановиться.
– Выбери понравившийся цвет и подойди к зеркалу, – шепчет мне беспокойный адвокат, прячась за дверь.
– Мне понравился матушкин цвет, – твёрдо, но тихо позиционирую я. – Но что мне делать у зеркала?
– У зеркала, – старательно объясняет мне драчливый юрист, – вы будете ждать отца Льва.
В недоумении я подхожу к зеркалу. Через четверть минуты внутри, действительно, появляется заслуженный протоиерей и безо всяких приветствий начинает рассказывать о тяжёлой молитве.
– В православии есть традиция, – без остановки выдаёт он, – самые тяжкие прегрешения отмаливать тяжёлой молитвой. Ты заходишь в храм, когда тебе нужно, даже ночью, и говоришь: я с тяжёлой молитвой, – и тебя тут же, без расспросов, пускают в комнату при храме – в заваленный переход. (Про каменный переход ростом с человека, шириной с повозку мне сообщала матушка, когда говорила о церкви в её родном городе Плавске).
3. Сидя в удобном кресле, я просматриваю свой старый видеоархив. В небольшом сюжете рассказывается про старика-вьетнамца, на краю запечатлённой панорамы курящего трубку. В объектив камеры попадает двенадцатилетний мальчик, сравнительно легко, как манекена, несущий старушку в бессознании. Усаживаясь на камень, мальчик кладёт несгибаемую в своей костлявости бабушку к себе на колени и, выдержав уважительную паузу, спрашивает жестом у старика: будить её? Сосредоточенный ранее на таком философском занятии, как курение, дед начинает беспокойно махать руками и хриплым голосом кричать по-русски про чёрта. Однако его реакция оказывается запоздалой: мальчик уже дотрагивается до спящей, после чего та тут же открывает глаза и, бодро вставая, переглядывается с окружающими. Однако лишь завидя, по всей видимости, своего бессердечного супруга, старуха хватается за сердце и оседает окончательно мёртвая.
Оказавшаяся в объективе вторая бабушка, видя кончину своей ровесницы, мгновенно теряет сознание. К ней подъезжает другой мальчик на велосипеде и, удостоверившись, что не в силах помочь ей сам, спешит за ближайшим врачом. Во время разгона он попутно решает поправить свои круглые очки и, не заметив появившегося автомобиля, с ходу въезжает в него так, что боковая спица очков отрывается и протыкает юнцу глаз.
4. По убранному полю, кое-где огороженному красно-белыми лентами, едут две машины. Преследующая, белая «Волга», которую ведёт мой отец, мчится за отрывающейся – «Окой» со знакомым отца за рулём. Неожиданно для всех малолитражка останавливается и подсаживает попутчицу, стоящую на обочине.
Словно действуя согласно неизвестному, но неотвратимому закону, отец понимает, что то же самое нужно сделать и ему. Однако с кандидатом в пассажиры выходит большой конфуз: ею оказывается скрюченная умалишённая лет тридцати пяти. Не обращая внимания на этот обескураживающий факт, отец решается на парадоксальный ход: он выпрыгивает из машины и сажает женщину за руль, сам занимая место на правом сиденье.
«Провал», – проскальзывает у меня мысль, но я продолжаю следить за напряжённой погоней. Наша водительница – бессловесный мешок с костями, со слюной на плече – тем не менее демонстрирует виртуозную технику и догоняет соперника, эффектно сталкивая его с дороги. Посрамлённый мужчина смущённо выходит из салона для извинений. В знак превосходства я достаю белый костюм и начинаю трясти им над проигравшим, словно посыпая его голову пеплом.
6, неоконч. Вместе со своими одногруппниками Павлом, Евгением и Андреем мы вбегаем в полутёмный подъезд. Весело смеясь, становимся вкруг около лестницы попить пива. Каждый из моих собеседников начинает высказываться, как кто почитает Гребенщикова. Один говорит: я вот так; второй продолжает: а я эдак. Вскоре очередь доходит до меня, но я смиренно молчу, сохраняя сокровище своё в сердце своём. Не дождавшись от меня ни слова, Женя отвечает за меня:
– Все мы любим и почитаем Гребенщикова, но крест нести Мише.
Выслушав это заключение, я разворачиваюсь и иду вверх по ступенькам на третий этаж, в квартиру моей бабушки. Я знаю, что сегодня там должны ночевать мои родители и брат с женой, но внутри никого, кроме бабушки и дедушки, нет. В центре зала на полу расстелена пустующая кровать. Не видя других претендентов, под одеяло ложусь я.
7. Закрыв входную дверь на ключ, я покидаю квартиру, в которой провёл прошедшую ночь. На улице раннее утро: солнца не видно за домами, но вокруг светло, прохладно-свежо и уютно. Однако город, по которому я иду с таким лёгким сердцем, мне незнаком. Я чувствую, что нахожусь где-то в Германии, может быть, в Мюнхене.
Вокруг нет ни одной живой души, и мне становится немного скучно. Тогда я начинаю осваиваться в немецком языке и объясняюсь сам с собой на предмет того, как долго я сюда добирался и т. п. Мой горячий монолог продолжается до тех пор, пока я не произношу заключительное слово своей речи – «Metro». При этом я совершенно противоестественно, даже изуверски тяну последний, ударный звук «o» так, что он превращается в какой-то «ö» (о-умляут), и наслаждаюсь каждым переливом нелепой вибрации.
В это время откуда-то справа появляется моя одногруппница Настя и, мило улыбаясь, здоровается со мной:
– Привет!
– О, привет, – с некоторым смущением отвечаю я ей, поворачиваясь в её сторону. – Буду говорить с тобой, а то уже сам с собой начал.
31.05.2005
Записывая сновидения, всё время молчал и не ел