Это — незаконченная повесть
из раздела Задумки

Меня зовут Захар Смуглов. Это моё русское имя. Оно очень смешное, если знать, как мне его дали. Сам я абиссинец. Или как сегодня модно говорить – эфиоп. В любом случае – негр. И это не смыть!

Конечно, я шучу. Причём в России – первый и едва ли не единственный. Здесь никто не смеётся над тем, что у тебя другой цвет кожи, или слишком волосатая грудь, или ростом ты не вышел. Кажется, это и есть равноправие в высшем смысле. Такого я не встречал нигде, кроме Москвы. В Голландии меня пытались продать в рабство, в Англии – хотели посадить в цирковую клетку, а во Франции – чуть не сожгли на костре. Вот тебе и просвещённая Европа.

Впрочем, прозвище мне дали в Болгарии. Захар – точнее, Зáхар, с ударением на первый слог – на болгарском означает «сахар». А «смуглый» у них – это коричневый. «Бурый сахарок» – вот так меня назвали болгары, ещё братья-славяне называются. Хотя что с них взять – они под османским гнётом. Но именно после них за мной и закрепилось имя Захар.

Моё имя при рождении – Селассий. По-эфиопски это означает «Троица». И дело не только в том, что мы православые. Моя мама чуть не умерла родами, и местный доктор сказал ей, что у неё больше не будет детей. Так мы и остались втроём — мама, папа и я. Поэтому над моим именем думали недолго. Но звали меня так недолго — ровно до тех пор, как моя семья распалась. После этого мои имена менялись чуть ли не каждый год.

Мой учитель дал мне имя Агаферзис, оно переводится как благой визирь. Визирь — это советник персидского шаха, но советы я вскоре стал давать собственному учителю. На свою голову он научил меня шахматам, и со временем я начал его обыгрывать. А заодно — консультировать по разным стратегическим вопросам.

В Европе, куда я впервые попал в 8 лет, меня в шутку прозвали Султан. Голландские моряки любили подколоть меня, перебирая имена героев, богов и небесных светил. То я был у них Зевс, то Сириус. Правда, однажды капитан торгового судна, пристально поглядев, как я проверяю канаты, назвал меня Адмирал. Вокруг все только посмеялись, но капитан был серьёзен. В тот момент я понял, что смогу достичь всего, чего хотел в жизни. Так оно и вышло.

В Англии меня прозвали Лагавулин. Так у них называется виски, для которого солод предварительно обжаривают в коптильне. Очень смешно, как же ещё могли эти остроумцы назвать меня! Тем более что сам я привёз им другие тёмные зёрна — кофе, партию которого я привёз ко двору их короля.

Османы, к которым я попал в плен, называли меня Талиб ибн Кахва, дословно – Талиб, сын Кофе. Имя «Талиб» переводится как «целеустремлённый», «всецело ищущий желаемого». За мою нерушимую решительность найти свою маму меня назвали Талибом. Ну а сын кофе — вы уже догадались, что я стал одним из крупнейших торговцев зёрнами в мире.

В Индии, куда я всем сердцем стремился долгие годы, меня никак не назвали, потому что туда я не попал. Судьбе было угодно забросить меня в сонную Россию. Которую я разбудил! Да, это прозвучит надменно, но именно я заставил проснуться такого огромного зверя, как тысячелапая Россия. Но начиналось всё 70 лет назад. Впрочем, об этой, пожалуй, стоит рассказать подробнее.

Мне было восемь, когда началась та война. Приплыли англичане на десяти кораблях и начали набирать людей для отправки в колонию, где все были обречены на рабский труд до концах своих дней. Наглые такие, они стали отлавливать нас, как будто мы были скот. Мужчины, естественно, начали сопротивляться. Но что они могли сделать против этих извергов с мушкетами, которые стояли неприступной стеной, чёрт бы их побрал. Моего отца, который пытался нас защитить, застрелили в упор. А маму, в числе других женщин, повели к берегу, чтобы загнать на корабль. С тех пор я ненавижу англичан.

За их уверенность, что они — сливки мира, элита, а все остальные — пыль под их ногами. Впрочем, спустя полвека ненависть прошла. Этому предшествовал мой долгий путь по разным континентам и испытаниям судьбы. Но тогда, маленьким мальчиком, мною безраздельно владел ужас от осознания произошедшего и невероятный страх. Страх, который заставил сделать невероятный поступок, который полностью изменил мою жизнь.

Я стоял среди согнанных в круг детей. Все мы верещали, как резаные, пока наши матери, рыдали рядом, окружённые матросами с ружьями. Посреди всеобщего плача и страха я вдруг встретился взглядом с моей мамой. В отличие от других она не теряла самообладания. Она жестом показала мне пробраться к ней. Легко сказать! Между нами были десятки англичан, которые следили, чтобы мы стояли смирно. Но, воспользовавшись какой-то суматохой, на которую они отвлеклись, я тихонько побежал к маме.

Каждую секунду я ожидал, что меня заметят и за ухо отведут назад. И каждую секунду этого не происходило! Наконец, я добрался до неё – она приподняла подол платья, и я спрятался у неё под юбкой. Таким образом я прошёл весь путь до корабля и вместе со всеми женщинами нашего городка поднялся на борт.

Эта невероятная детская решимость, оказалось, спасла мне жизнь. Позже я узнал, что оставшиеся старики и дети – половина из них умерла от голода, а другую съели дикие звери. В любом случае мне выпал лучший жребий. Пусть иногда я думаю, что лучше бы мне было вообще не родиться – столько испытаний выпало на мою судьбу, – но я гоню эти мысли прочь, поскольку жизнь — самый бесценный дар от Бога. Спасибо, Господи, за всё!

Мы уже довольно далеко отплыли от берега, когда меня заметили. Точнее, носок моего башмака, которым я случайно заступил за подол из своего нежного укрытия. Матрос немедленно заставил её поднять юбку и силой выволок меня на палубу. Мама сопротивлялась, но ей быстро надавали оплеух и бросили в другую сторону.

Меня же — маленького восьмилетнего мальчика — эти бессердечные твари скинули за борт! Уже позже я узнал, что женщины им были нужны для чайных плантаций Британии в Индии. Дети, конечно, стали бы лишним балластом, поэтому-то нас и оставили на берегу. Меня ждала иная судьба. Хоть я и умел хорошо плавать, но берега даже не было видно, так что я бы обязательно утонул от истощения или был съеден зубастой акулой.

По счастью, одна из подруг моей мамы решила помочь мне – чем могла. Она заметила, что усмирять бедную женщину, чьего ребёнка на её глазах выбросили на верную смерть, бросились двое матросов, которые до этого играли в шахматы. Видимо, это был какой-то трофей: массивные фигуры были искусно вырезаны из дерева, а складная доска была размером с половину обеденного стола. Игроки переставляли слонов и коней, как кубки с вином – настолько они были велики.

Одним махом отважная женщина скинула на палубу фигуры, а доску выбросила за борт в моём направлении, так далеко, как только могла. Пока усмиряли мою маму и бросившихся на бунт одноплеменниц, корабль успел отплыть, так что я с трудом стал его различать. Я успел доплыть до шахматной доски и лёг на неё грудью. При желании я мог забраться на неё полностью, но тогда тяжелее было противостоять волнам, так что я дрейфовал по пояс в воде, благо позволял жар дня.

Матросы, видно, поздно спохватились по своей пропаже. Не возвращаться же назад, если они сами упустили момент. Мне было жаль женщину, которая пошла на этот героический поступок – её, вероятно, могли бросить в трюм. Но спустя пару часов в воде мне стало жаль самого себя, поскольку держаться становилось всё сложнее, а я не видел ровно никаких ориентиров – один сплошной горизонт на все 360 градусов.

Когда спустились сумерки, я испугался всерьёз. Меня вполне могла обнаружить и закусить мной акула, которых тут водилось в достатке. Или я мог продрогнуть под ночными ветрами и умереть от истощения сил и тепла. Наконец, я мог заснуть, сорваться с доски, нахлебаться воды и утонуть.

Прошла целая вечность под звёздным небом, которое в других обстоятельствах вызывало во мне трепет художника, но теперь напоминало космические фонари, в свете которых мне предстояло жалко и бесполезно умереть. Ещё полвечности я безуспешно боролся со сном. А в следующую секунду – ощутил, что проснулся, а вокруг блестела вода в преддверии восхода. И с удивлением обнаружил, что причин моего пробуждения стали оклики откуда-то рядом. Я поднял голову, обернулся – и увидел корабль, шедший мне навстречу, с бортов которого люди что-то кричали мне.

Позже я узнал, что это было голландское судно. Тогда же я ни слова не понимал из того, что мне выкрикивали. Впрочем, понимать-то особо ничего и не требовалось. С борта спустили лодку, и двое моряков подплыли ко мне и перетащили вместе с доской к себе. Затем они догребли обратно к кораблю и по канатной лестнице подняли меня на палубу.

От холода и слабости я буквально дрожал. Меня тщательно вытерли полотенцем и укутали в плотный плед, так что виднелась одно моё худое личико с двумя горящими глазами-светлячками.

Мне задавали вопросы на совершенно непонятном мне, бельбердовом языке. Я ровным счётом ничего не понимал, и через какое-то время меня перестали расспрашивать. Меня сразу же напоили пресной водой. А отогрев, накормили самым вкусным обедом в моей жизни.

Я понемногу взбодрился и стал задавать себе вопросы, кто это люди и куда они плывут. Как вдруг меня проводили в трюм, где поставили перед деревянной дверью одиночной каюты. Я испугался, что меня там запрут. Но капитан судна тихонько постучался и, дождавшись разрешения, открыл дверь.

Внутри оказался старец, который закончил класть земные поклоны, встал и перекрестился на икону в углу. Он обернулся ко мне – и каково же было моё удивление, когда я узнал в нём абиссинца. Судя по облачению, он был иноком, который каким-то образом оказался на судне. На родном языке отшельник поприветствовал меня, спросил, как меня зовут и почему я решил поплавать в открытом океане на шахматной доске.

Его юмор и философское отношение к ситуации меня вдохновили. Вкратце я рассказал свою историю, а монах слушал и по частям переводил её стоявшим вокруг меня морякам. В какой-то момент капитан громко выругался – мне показалось, что в адрес англичан.

После того, как я кончил, капитан спросил что-то у старца. Тот внимательно осмотрел меня и ответил, печально качая головой. Я понял, что речь шла о моём здоровье – меня по-прежнему било в лихорадке. Однако старец что-то задумчиво добавил, и я догадался, что у меня ещё есть шансы на выздоровление.

Монах отвёл меня в камбуз, где заварил в высокой медной кастрюльке горячий настой из каких-то зёрен. Он налил дымящийся напиток в чашке и протянул мне.

– Выпей всё до конца! – настоял он. – Тебе обязательно станет легче, а болезнь уйдёт.

Как ни горячо было пить эту странную взвесь, я послушался. Допив до конца, я спросил, что это.

– Это кофе, – ответил монах и налил ещё одну порцию. Протягивая мне чашку, он отметил: – Сегодня об этих волшебных зёрнах никто ровным счётом ничего не знает. Но поверь мне, пройдёт меньше полувека, как этот напиток завоюет весь мир. Тот, кто первым начнёт торговать им в Голландии и Англии, станет самым богатым и могущественным человеком на свете.

Он как-то странно посмотрел на меня и поспешил добавить:

– Я, впрочем, давно дал обет бессеребреничества и ни на что не претендую. Для меня важнее то, что кофе лечит болезни, проясняет ум и даёт силы на ночную молитву. Открыв для себя эти удивительные зёрна, я стал спать всего три-четыре часа в сутки. Но главное, – он воздел указательный палец к небу, – моя молитва из бремени превратилась в радость, в чудо живого Богообщения. Пей, сынок, и ты сам поймёшь, что кофе – настоящий дар Бога, ниспосланный нам, чтобы мы чувствовали себя счастливыми.

– Я никогда не буду чувствовать себя счастливым! – с горечью ответил я, вспомнив убитого отца и угнанную в рабство мать.

Старец присел на колени и взял меня руками за плечи.

– Запомни, Селассий, нет ничего невозможного для Бога и того, кто полностью отдаст себя Его воле! Не желай ничего, противного небу, и всегда делай то, что приказывает тебе долг. И поверь, сынок, Господь обязательно приведёт тебя к матери! Даже если для этого потребуется пятьдесят лет. Не сдавайся, потому что Бог – на твоей стороне.

– Пятьдесят лет? – с сокрушённым сердцем ответил я и невольно заплакал.

– Ну-ну, золотой мой! – старец прижал меня к груди и погладил по голове. – Не плачь! Поверь мне, старцу: время нашей земной жизни кратко. Но именно на земле мы решаем нашу вечную участь на небе. А там – и в этом нет решительно никакого сомнения – ты будешь бесконечно блаженствовать со своими извечно живыми родителями. Недаром тебя назвали Селассием – будь твёрд, Троица, и сохранишь единство духа в союзе мира!

Я тогда мало что понял. Но главное запомнил хорошо – никогда не сдавайся!

Произведение не закончено (и не планируется).