Красноармейский Бог:
история одного расстрела
рассказ Михаила Кожаева (2024)
– Младший лейтенант Семёнов по вашему приказанию прибыл!
– Заходи, Семёнов! – капитан кивнул на стул перед своим столом. Отложил кипу документов, которые просматривал, и откинулся в кресле. – Ты можешь проявить себя в особом задании! Готов?
– Конечно! Я всегда… Я за дело революции… Я вам говорил, что я готов к любому испытанию…
– Вот и молодец! Я буду краток, потому что времени сейчас мало. Ты же помнишь дело о церковном золоте?
– Которое не нашли?
– Которое спрятали, Семёнов! Которое спрятали и не хотят отдавать советам, сволочи! Короче. Настоятель монастыря, который мы на днях захватили, архимандрит Никандр, говорит, что слыхом не слыхивал ни о каком золоте. А вот наверху считают, что пора с этой контрреволюцией кончать самым решительным образом. Вот тебе задание, за выполнение которого я отправлю рапорт об очередном для тебя звании, понял?
– Так точно! Рад служить…
– Ладно-ладно, потом!
Капитан встал, закупил папиросу и начал ходить из стороны в сторону.
– Сверху нам дали ясное указание разобраться с духовенством, скрывающим церковное золото, раз и навсегда. Вот у тебя в ячейке двое помощников. Попробуйте втроём расколоть игумена на предмет спрятанных кладов. Тут я тебе даю полные возможности – делай, как фантазия позволит! Но скорее всего упёртый владыка ничего не скажет – старый хрыч, царская собака! Тогда! Вывозите в лес, пусть он выкопает себе могилу – не торопясь, по жаре, с отдыхом. А если и в этом случае не откроет тайну – расстрелять и закопать!
Капитан пыхнул сизым дымом, от которого младшему лейтенанту стало плохо.
– То есть как – расстрелять?
– Это задание такое, Семёнов! – обернулся к нему капитан. – Время новое! 1918-й год! Мир на новую улицу вышел! Сверху сказали: хватит играть в бирюльки с церковниками. Не хотят золото сдавать на дело революции – военный трибунал! Или ты трусишь?
– Никак нет! – поперхнувшись, ответил Семёнов. – Нет-нет, я… я всё понял! Я выполню… Я понял задачу!
– Да, я надеюсь! И тебе не только повышение светит, но и перевод поближе к центру! Не век же тебе на границе со степью контру бить! Надо и в столице себя зарекомендовать! Значит, я могу на тебя рассчитывать?
– Так точно, товарищ капитан! Какой срок у операции?
– Сегодня вечером соберись с мыслями, подумай, как расколоть владыку – мало ли, получится. Но если нет – завтра он должен кормить червей! Справишься?
– Справлюсь!
– Молодец! Рассчитываю на тебя! Ну всё, иди! Завтра с тебя отчёт!
– Разрешите идти?
– Иди!
Семёнов вышел и закрыл за собой дверь.
На следующий день, после бессонной ночи, Семёнов собрал своих подчинённых – рядовых Титова и Агафонова.
– Товарищи! – с гордостью объявил он. – Сегодня нам предстоит великое дело! Из центра пришёл приказ: не цацкаться с духовенством, которое скрывает церковное золото, и пустить их вразнос! Вы знаете игумена Никандра, который уже несколько недель сидит в заключении. Он наверняка знает, где золотые оклады, но надменно и цинично водит нас вокруг пальца. С этим надо кончать!
Подражая капитану, Семёнов тоже заходил по кабинету из угла в угол.
– Мы уже грозили ему расстрелом, но он скорее сдохнет как собака, чем отдаст награбленное у простого народа! Мы всё же попытаемся выбить из него хоть что-нибудь. Для этого я придумал план.
Он сел за стол перед рядовыми.
– Каждый из нас поговорит с ним наедине. Так сказать, без давления. Попробует уговорить его сдать ценности и сохранить жизнь. Обещайте, что угодно! Что его возвратят в монастырь, что разрешат поминать патриарха, царского прихвостня, что разрешат участвовать в соборе, который тот созвал в Москве. Сначала с ним пообщается каждый из вас, а последним пойду я. Однако вы знаете, что Никандр – тёртый калач. Скорее всего, нам не удастся из него выбить признания даже под страхом смерти.
Семёнов вновь встал и заходил по комнате.
– Тогда мы вывезем его в лес, он выкопает себе в могилу, и мы его расстреляем по приговору революционного суда!
Он поднял со стола приговор и показал рядовым.
– То есть как: расстреляем? – переспросил Титов.
Семёнов улыбнулся, желая показать готовность пойти на всё ради революции.
– Что, испугались? Поджилки затряслись? Революция освободила вас от гнёта, а вы боитесь поквитаться с угнетателями! Не волнуйтесь, застрелю его я. Два выстрела в грудь и ещё один в голову! Как видите, я всё просчитал. Да не бойтесь вы!
Он с силой тряхнул их за плечи.
– Раз Бога нет, то и преступления закона Божьего нет! У нас один закон – революция, и один суд – военный трибунал! Привыкайте, братцы! Скоро мы миром править будем! Вы же не хотите в новом дивном мире жить рядом с попами, ну? Взбодритесь! Я же говорю: сегодня будет великое дело! Давайте, товарищи, подготовьтесь к допросам как следует. Через час его сюда приведут.
Через час в отделение ставки привели архимандрита Никандра – тощего старика с сивой бородой. В застенках его, видно, кормили не каждый день, из-за чего он был бледен и мрачен. На руках его чернели наручники. Семёнов, принявший настоятеля у конвоира, приказал снять браслеты. Завёл его в кабинет с одним маленьким окном почти под потолком, предложил чаю. Одним словом, проявил приличную случаю учтивость: мол, не мстители мы, а вполне себе человечные люди.
– Титов! – громко позвал он из кабинета. Титов тотчас вошёл внутрь и взял под козырёк. – Допроси товарища церковника и передай мне подписанный им протокол допроса. Понял?
– Так точно!
– Выполнять.
И Семёнов, не отводя внимательного взгляда с глаз владыки, вышел из кабинета.
Титов допрашивал его около получаса. Как и ожидалось, игумен не сказал ничего нового. Про оклады он знал только то, что пару месяцев назад в монастырь ворвались вооружённые люди и вывезли их вместе с другими найденными драгоценностями. Кто они были и где сейчас похищенное золото, владыка не знал.
Титов слушал отговорки церковника раздражённо, потому что под «вооружёнными людьми» тот имел в виду красных. Но всем было хорошо известно, что это сами верующие перед приходом Красной армии поснимали все драгоценные оклады и куда-то их спрятали. Но революция всё найдёт! угнетатели за всё расплатятся перед ограбленным народом! Титов закончил писать протокол, дал его для подписи иерарху и, недовольный, вышел за дверь. Семёнов кивнул ему, взял документ и начал читать. Кивнул Агафонову, чтобы тот шёл следующим.
Агафонов допрашивал владыку дольше – час с лишним. Может быть, хотел выслужиться перед начальством. А может – действительно какой-то особый план допроса у него был. Как бы то ни было, вышел он тоже ни с чем, передав протокол допроса с выражением лица, явно выражавшим, что ничего из церковника не выжать.
Семёнов этому не удивился. Он приказал подчинённым ждать и отправился испытать удачу третьим. Плотно закрыл за собой дверь и громко выпалил:
– Ну здравствуй, товарищ игумен! Остались силы ещё с одним красноармейцем поговорить?
Сидевший на старой табуретке владыка смиренно кивнул.
Вдруг что-то в лице Семёнова поменялось. Он пал на колени и испросил у архимандрита благословения. Тот с удивлением благословил.
– Владыка! – шёпотом заговорил Семёнов. – Я знаю, что вы не расскажете, где золото, даже если знаете это наверняка! Но вам грозит смертельная опасность за отказ сообщить место схрона окладов и прочих драгоценностей! У меня на руках приказ расстрелять вас сегодня же, по решению революционного трибунала!
Семёнов полез в свой кожаный портфель и достал из него паспорт.
– Вы знаете, что мы изымаем паспорта умерших жителей, по которым белогвардейцы утекают отсюда через границу в Китай. Вот один из таких паспортов, – он протянул документ владыке. – Спрячьте его под рясу, перед расстрелом никто вас обыскивать не будет.
Игумен послушно убрал паспорт внутрь своего облачения, а Семёнов извинился, сказав, что так нужно для соблюдений необходимых для допроса приличий.
– Будешь ты говорить, собака, или нет!? – и он со всей силы грохнул кулаком по столу, так что с него свалились наложенные вещи. Добавил: – Я из вас, церковных крыс, дурь-то буржуйскую повыбиваю!
И он ударил по соседнему стулу, одновременно опрокинув на пол пустовавший в углу сейф – видимо, чтобы изобразить звук падающего тела. Затем аккуратно поднял оба предмета и вновь склонился к уху архимандрита.
– Владыка, слушайте меня внимательно. Через несколько часов мы повезём вас на расстрел.
У Семёнова самого сердце ёкнуло от сказанного. Но он собрался с мыслями и продолжил:
– По пути в лес и на месте мы будем настаивать раскрыть местоположение церковных драгоценностей. Я тоже буду выпытывать! Понятно, что вы ничего не скажете. Тогда мы прикажем рыть могилу и дадим вам лопату. После того, как вы выкопаете себе могилу, я последний раз спрошу, будете ли вы говорить или нет. В этот момент я отведу моих товарищей в сторону – так сказать, перекурить, подумать, что с вами сделать. И озвучу им решение застрелить вас. Я вернусь к вам один, прикажу лечь в могилу – повинуйтесь мне беспрекословно, запомните это! После этого я трижды выстрелю! Якобы в вас – но рядом, в землю. После чего сразу начну вас закапывать, чтобы товарищи ничего не заподозрили. Даже подзову их: мол, что вы там стоите, помогайте! Ну, это когда уже закопаю вас немножко, чтобы не было видно, что на вас нет ран.
От напряжения Семёнов сглотнул слюну.
– Разумеется, всё это время вы не должны двигаться – вопрос жизни и смерти, понимаете? – продолжил он. – Мы не будем закапывать вас слишком сильно, я сошлюсь, что мы должны вернуться побыстрее или что-то в этом духе. Вы же полежите так полчаса, не меньше! К этому времени, скорее всего, уже будет смеркаться, так что вы сможете незаметно выбраться и пойти в сторону железной дороги. До неё – три километра, до ближайшей станции на восток – ещё пять. Вы можете не торопиться, потому что поезд поедет только в семь утра. Вы сядете по паспорту, скажете, что у вас сгорел дом и вы беженец, убегаете от советской власти. Там таких много, вас обязательно подберут. А дальше, владыка, бегите в Китай! Тут вам делать нечего, мы скоро дойдём до Иркутска и всем буржуям несдобровать!
Он вдруг осёкся, причислив игумена к буржуям, и извинился.
– Я имел в виду: всем, кто поддерживал царский режим. В любом случае вам нужно бежать! – резюмировал красноармеец. Владыка поблагодарил его за кротость и поклонился.
«Допрос» длился ещё некоторое время. Семёнов, наконец, вышел. Сообщил товарищам, что церковник не раскололся, и приказал конвойному посадить его в местный изолятор. Ненадолго, на несколько часов. После чего ещё раз повторил помощникам свой план: вывезти владыку в лес, припугнуть его копкой могилы, а затем, если он не выдаст тайник, –застрелить! И отдельно уточнил, что товарищи могут не переживать: он сам убьёт игумена, если тот продолжит играть в молчанку.
Через несколько часов Семёнов вызвал подчинённых к себе и спросил, готовы ли они. Получив утвердительный ответ, он вместе с ними направился к изолятору и потребовал отпереть владыку. Зачитав ему распечатанный на бумаге приговор и не получив никакого отклика в ответ, потребовал следовать игумена за ними. Кивнул Титову и Агафонову, чтобы следовали по бокам от церковника.
Вчетвером они вышли из здания временного губисполкома и размеренным шагом направились к ближайшей просеке.
– А что, владыка, – спросил смеясь Семёнов, – какой сегодня святой?
– Сегодня преподобный Григорий Печерский, иконописец, – без запинки ответил архимандрит. – А ещё – святитель Емилиан Кизический, который пострадал при иконоборческом императоре Льве Армянине в девятом веке.
– Ага! – с удовольствием подхватил Семёнов, которому, видно, было в тягость вести молча иерарха на смерть, и он решил развить иконописную тему: – Значит, один пишет – молодец! Другой – отстаивает, и тоже молодец! А как на обнищавший русский народ оклад драгоценный отдать – так это иконоборчество?
Владыка, шуршавший по земле разорванной обувью, немного помолчал, а затем спросил:
– Товарищ Семёнов, а если у вас табличка на могиле бабушки из меди сделана – вы её отдадите на нужды обнищавшего русского народа?
Семёнов остановился как вкопанный. Игумен чуть не влипся в него телом.
– Сука ты церковная! – вспылил Семёнов и схватил архимандрита за грудки. – Ты мне ещё мораль читать будешь, эксплуататор простого народа? На которого гнула спину и моя бабка, и мой дед, и мои покойные родители!
Он схватил лопату и ткнул её черенком монаху под дых. У того перехватило дыхание, и он рухнул на землю. Семёнов огляделся и признал, что соседняя посадка молодых яблонь вполне сойдёт за место упокоения обуржуившегося церковника. Даже у товарищей-красноармейцев побелели лица, когда Семёнов приказал настоятелю копать и молиться.
Владыка, еле пришедший в себя, взял лопату и начал копать. Семёнов отвёл подчинённых в сторону и предложил закурить. Те молча затянулись и некоторое время, обескураженные, смотрели в сторону покрывшегося потом владыки. Семёнов – видимо, вошедший в раж, – спустя несколько минут подошёл к церковнику и указал на что-то в глубине будущей могилы.
– Владыка, посмотрите, а что это там?
Тот повернулся боком, и Семёнов ткнул его сапогом в спину.
– Мало, владыка! – усмехнулся он, пока опрокинутый в яму игумен вставал с колен и отряхивал рясу. – Копайте ещё! Боюсь, не уместитесь, когда мы вас тут постреляем, как кота курам на смех!
И он приказал копать дальше.
Спустя полчаса, когда могилы уже хватило бы на троих, Семёнов приказал остановиться.
– Ну что, отец, – вдруг вкрадчиво спросил он, – расскажешь ты, где спрятаны церковные клады?
Владыка ответил, что ничего не знает об этом.
Семёнов вздохнул. Он приказал лечь в выкопанную могилу, достал и взвёл маузер.
– Именем социалистической революции, по решению военного трибунала, за укрывательство народных сокровищ, ты приговариваешься к расстрелу на месте!
Боковым зрением Семёнов видел, в каком ужасе находились его товарищи. Поэтому он решил добавить нотку специй, чтобы утвердиться, что он у них главный.
– Помолись своему Богу, отче, покрепче помолись! Потому что сегодня ты будешь одесную Его, как ты во всё это веришь!
И он выстрелил два раза в грудь лежавшего в глубине могилы игумена. Выждал паузу и выстрелил третий раз – в голову.
– Сука церковная! – выругался Семёнов, когда дым от выстрелов рассеялся. – Умереть готовы, лишь бы не выдать народу награбленное! Гори ты в аду, если он только есть!
И с этим бранством он схватил лопату и начал яростно закапывать владыку чернозёмом. Он уже почти полностью покрыл его труп землёй, как вдруг Агафонов подскочил к начальнику и остановил его:
– Подождите, товарищ Семёнов! – официальным тоном воскликнул он. – Разрешите мне тоже!
– Что – «тоже»? – не понял тот.
– Тоже поучаствовать в расстреле! – с энтузиазмом сообщил Агафонов. – Я тоже хочу выстрелить в проклятого церковника!
– Что за чушь! – прыснул Семёнов. – Он уже мёртв! Я всадил ему три пули! Ты думаешь, он ещё притворяется живым под слоем земли?
– Я знаю, что он мёртв! – не сдавался Агафонов и с воодушевлением признался: – Но я хочу поучаствовать в расстреле!
– Да ты с ума спятил, что ли? – протестовал Семёнов. – Патроны тратить на мёртвого?
– Нет, для меня это принципиально! – настаивал Агафонов. – Я хочу, чтобы это было отражено в протоколе расстрела! Потраченные патроны готов отработать!
«Господи! – подумал про себя Семёнов, но не смог в цейтноте придумать чего-либо адекватного. – Как же это так я подставлю владыку смерти?». Не в силах противостоять, он – мертвенно-бледный – отошёл в сторону и дал Агафонову произвести ещё два выстрела по засыпанному землёй церковнику.
Тут подбежал и Титов, который тоже потребовал поучаствовать в расправе. И тоже дважды выстрелил по, очевидно, уже действительно мёртвому владыке.
Семёнов, не могший видеть этой настоящей казни, наконец нашёл в себе силы повернуться к своим помощниками.
– Молодцы, братцы! – с энтузиазмом хлопнул их, самих обескураженных, по плечу. – Я уж думал: испугаетесь! А вы нет – кремни! Мы вами, кремнями, мировой пожар раздуем!
И он с силой прижал их к себе, так чтобы они не увидели слёз, нечаянно выступивших на его лице.
– Ладно, – спустя мгновение заключил он. – Давайте закидаем его немножко и пойдём документы составлять. Великое дело ведь сделали! Иерарха по решению трибунала к стенке поставить – это не белогвардейца с поднятыми руками кокнуть!
Спустя пару минут земляных работ Семёнов приказал сворачиваться и вместе с товарищами-красноармейцами отправился в управление исполнительного комитета.
Первые тридцать минут, как и требовал Семёнов, покойник не двигался, не подавая никаких признаков жизни. Однако, дочитав до конца определённый отрывок Псалтири по усопшим, игумен Никандр ожил.
Он поднял руки из-под земли и отрыл себе лицо. Вдохнул свежего воздуха и освободил себя от наваленных комьев. Приподнялся, схватился за край могилы и выбрался наверх. Здесь он хорошенько отряхнулся и осмотрел себя. Владыка был грязен с головы до ног, но летняя земля была сухой, так что ему удалось привести себя в более-менее пристойный вид. Мало ли – работал весь день в поле, в пыли. Одним словом, игумен поспешил оставить место своего расстрела и двинулся в долгий путь – к железнодорожной ветке и дальше, куда вёл Его Своими неисповедимыми путями Господь.
Пройдя быстрым шагом около полуверсты, владыка, наконец, запустил руку во внутренний карман рясы и на ходу достал оттуда три паспорта.
Один ему – с обещанием выстрелить мимо – во время первого допроса украдкой вручил Титов. Владыка отвечал, что уже убитому это будет всё равно, но с поклоном поблагодарил красноармейца за чистоту сердца и спрятал документ в карман. У игумена изъяли всё даже незначительно ценное сразу при обыске, поэтому осматривать расстрелянного вряд ли бы стали.
Второй паспорт иерарху тайно передал Агафонов. Он также обещал во время расстрела пустить пулю мимо и настоятельно советовал владыке сразу же падать в могилу – вне зависимости, попадут в него или нет! Повторил, что это очень важно, так как подобные случаи бывали во время массовых расстрелов: в кого-то одного не стрелял никто из стрелявших. Владыка также с поклоном взял паспорт и поблагодарил за милость.
Третий документ монаху в перерывах между ударами по столу протянул Семёнов. Он тоже обещал стрелять мимо и заклинал пролежать в земле не менее получаса, так как боялся, что «ожившего» смогут заметить его подопечные. Владыка поблагодарил его за кротость и положил полученный документ к двум другим. Когда Семёнов вышел, игумен встал на колени, перекрестился, совершил три земных поклона и произнёс: «Дивен Бог даже в чекистах Своих! Спасибо, Господи! Будь по воле Твоей».
Теперь Никандр, уже в полутьме, разглядывал три врученных ему паспорта. «Кого же выбрать?» – думал он, перебирая имена и фамилии чужих людей, память о которых слизала языком гражданская война. И решил быть Семёном Виноградовым – в честь руководителя расстрельной тройки революционеров, товарища Семёнова.
– Истинно говорил Ты, Господи, – сказал он вслух и с перепирающим чувством неизобразимой чудесности жизни перекрестился, – что там, где трое собраны во имя Твоё, там и Ты посреди них! И посреди всех нас!
И он побрёл дальше, в сторону железной дороги, которая словно бы выкладывалась, строилась сейчас для него вперёд, в неизведанное. Туда, куда бы ты никогда не пошёл по своей воле, но куда тебя повела воля гораздо более значимая – необъяснимая, пугающая и только в беспрекословности следования ей обещающая истинный покой, и храбрость, и силу жить дальше.
И даже свирепствовавший в той местности разбойник и головорез по кличке Иуда-93 не посмел пристать к полуночному путнику, как волк в первобытном страхе боится пристать к беззащитной лисице, беременной тремя лисятами.
Июль – август 2024 года
Другие рассказы Михаила Кожаева
Другие произведения автора