«Русская идея» есть явление потрясающее и удивительное. Вся наша философия до недавнего времени сводилась к чистой историософии – угадывании роли Руси на мировой арене. Онтология или гносеология – кому они нужны! Достаточно того, что уже сказали древние греки, а обо всём, что сверху, пусть пишут немцы. Мне даже кажется, что настоящая философия в России начинается там, где тема значения нашего народа или государства во всемирной истории не выступает вообще, то есть уже веке в двадцатом.
В данном ключе интересно то, что Достоевский «перешагивает» «русскую идею». Для него она сводится к тому, что назначение русского народа – самонивелируясь, показать, что все мы призваны к единству без национальных разделений. Что все мы призваны породниться по завету Христа в семью всемирную, всечеловеческую.
В этой идее удивительным образом заложен интернационализм и космополитизм, которые в сознании массового читателя совсем не вяжутся с Достоевским. А ведь этот тезис писатель озвучил в своей программной «Речи о Пушкине» 1880 года: «Да, назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите… наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретённая, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей».
В художественных произведениях Достоевского также звучат мотивы сплочения, братского единения людей как «русской идеи». В романе «Подросток» Версилов-старший замечает: «Высшая русская мысль есть всепримирение идей… один я, как русский, был тогда в Европе единственным европейцем. Я не про себя говорю – я про всю русскую мысль говорю» (10, 278).
Но ответственность за все народы Европы и мира предъявляет русскому человеку и обществу особенные требования. Так, в «Братьях Карамазовых» адвокат Мити озвучивает идею особого призвания русского суда: «Лучше отпустить десять виновных, чем наказать одного невинного – слышите ли, слышите ли вы этот величавый голос из прошлого столетия нашей славной истории? Мне ли, ничтожному, напоминать вам, что русский суд есть не кара только, но и спасение человека погибшего! Пусть у других народов буква и кара, у нас же дух и смысл, спасение и возрождение погибших. И если так, если действительно такова Россия и суд её, то – вперёд Россия, и не пугайте, о, не пугайте нас вашими бешеными тройками, от которых омерзительно сторонятся все народы! Не бешеная тройка, а величавая русская колесница торжественно и спокойно прибудет к цели» (12, 282).
И в то же время при столь высокой роли русского народа отдельно взятый человек, предоставленный самому себе, совсем не знает, что ему с собой делать: «Выскочи русский человек чуть-чуть из казённой, узаконенной для него обычаем колеи – и он сейчас не знает, что делать. В колее всё ясно: доход, чин, положение в свете, экипаж, визиты, служба, жена – а чуть что и – что я такое? Лист, гонимый ветром. Я не знаю, что делать!» (10, 112). А что же делать русскому человеку, выскочи он из колеи? Прежде всего – перестать болтать и взяться за дело.