Неповторимый слог Фёдора Михайловича доставляет удовольствие сам по себе, содержание же придаёт чтению особое наслаждение. Не побоюсь выражения – духовное развитие, основанное на сопереживании героям и их чувствам и рассуждениям. В предыдущих главах речь в основном шла о форме. Но прежде чем перейти к её наполнению – собственно, тому, за что Достоевского так чтят во всём мире, – позвольте озвучить ещё несколько наблюдений. Касаться они будут того поразительного феномена, когда спаянные смысл и форма рождают нечто совсем непредсказуемое – фразеологизм.

По самой своей основе фразеологизм нарушает привычные связки и сочетания. Когда мы говорим «собаку съел», то отдаём отчёт, что имеет место устойчивое выражение с совсем иным смыслом – быть опытным в том или ином вопросе. В этом и заключается соль фразеологизма. Но и он может обрастать привычностью. Вьетнамский подтекст в подшучивании над «собакоедом» давно считается моветоном – настолько все привыкли подразумевать совсем не то, что представляют собой слова по отдельности.

Достоевский не пытается сознательно нарушать устоявшиеся выражения. Тем более что в его время многих современных форм, разумеется, не было или звучали они совсем иначе. Как бы мы, например, сказали, что два человека обсуждают что-то тайно, тет-а-тет? Да, «поговорить с глазу на глаз».

Мы уже настолько привыкли к данной форме, что в упор не видим её нелогичности: ведь не пираты же мы, чтобы использовать при общении лишь по одному глазу. Чтение Достоевского позволяет актуализировать современную фразеологию и подсказывает, что полтора века назад выражения были более точными по содержанию. В «Униженных и оскорблённых» Маслобоева обвиняют в том, что он хотел выведать что-нибудь у сироты, «поговорить с ней между четырёх глаз» (4, 215). Это же действительно логичнее и яснее: поговорить не с глазу на глаз, а между четырёх глаз. Ведь между этими четырьмя глазами и заключается всё самое тайное.

Или Лужин, оправдываясь перед Раскольниковым, восклицает: «Но я всё-таки был в тысяче верстах от предположения, что она в таком извращённом фантазией виде могла понять и представить дело» (5, 149). «В тысяче верстах от предположения» – это звучит поистине мощно! Не знаю, являлось ли общеупотребительным данное выражение во времена Достоевского. Тем более если он его изобрёл – честь и поклон. В любом случае живое, свободное, как кисть художника, употребление фразеологизмов свидетельствует о богатстве языка. И просто такие выражения – нравятся читателям.

Подобный перл выдаёт Степан Трофимович в «Бесах»: «Я тридцать тысяч лет про это твержу» (8, 35). Звучит очень убедительно, лично я взял высказывание на вооружение. В «Бесах» вообще отчётливо заметны места, написанные Достоевским в особом вдохновении. В них предстаёт настоящий поэт. Оцените, например, следующие высказывания: «осанка пятерых камергеров» (9, 20), «заклубился туман, так заклубился, так заклубился, что более похож был на миллион подушек» (9, 22). За этими оборотами кроется тайна творчества, её искрящийся нерв и поэзия…

Но от вещей возвышенных и радующих нежно наш слух пора, кажется, перейти к тем переживаниям, знаменитому «надрыву», благодаря которому Достоевский представляется читателям по всем миру писателем трагического, тёмного и даже преступного в человеческой жизни.