1-я звезда.

Во дворе пятиэтажного дома, в песочнице перед первым подъездом, играли пять маленьких девочек. Они лепили «сдобные булочки» и весело разговаривали. Юных прелестниц звали Фаина, Софья, Галина, Кира и Вера.

– А давайте выдумывать и рассказывать друг другу истории, – предложила Фаина.

Подружки согласились с условием, что всякая история должна быть поучительной, со смыслом, а ещё лучше – парадоксальной, вызывающей сомнение в возможности описанных событий.

– И обязательно с катарсисом в конце, – добавила непоседливая Вера.

– Да-да, – подтвердила Соня, – чтобы до конца не было понятно, к чему клонит рассказчик, а потом как будто просыпаешься…

Девочки согласились и с этим. Тогда был брошен жребий, и первой выпало провозвещать Фаине.

 

ЗАЧЕХЛЁННЫЙ ЗМЕЙ

На горизонте показалось серое облачко пыли. Солнце палило нещадно, и даже тень камня на бесплодном холме не спасала от выжигающего вечернего зноя. Пара глотков воды в большом кувшине – вот всё, что осталось у двух утомлённых жарой мужчин, с тоской смотревших по сторонам.

– Хаим, посмотри туда! – воскликнул один из них, указывая пальцем на север.

– Что там такое, Давид? – второй, по виду намного старше первого, нехотя поднял глаза вверх.

– Да вон же, смотри, кто-то быстро приближается к нам.

Хаим тяжело вдохнул горячий воздух и, лениво выдыхая, проворчал:

– Кто же, скажи мне, в такое время захочет идти по раскалённому песку? К тому же с севера? С тех пор, как Иуда основал лагерь, если кто-то и решится…

– Говорю же тебе, – нетерпеливо перебил его молодой, – кто-то скачет по дороге от левонских склонов! Уже хорошо видно, что это всадник, Хаим!

Пожилой привстал на руках и всмотрелся вдаль. Его некрасивые, точно седые, глаза напряглись от усилия.

– Ты прав, Давид, я вижу лошадь…

– Я же говорил тебе!

– Нам нужно срочно спрятаться и занять позиции. Держи пращу наготове, а мой лук всегда при мне. По моему сигналу мы быстро выбегаем из укрытия и встаём на его пути. Ты меня понял, Давид?

– Понял.

Молодой воин быстро перебежал тропу, которую с трудом можно было назвать дорогой, и сел за пологим выступом скалы. Хаим достал из колчана стрелу и, приставив её к луку, с силой натянул тетиву. Ждать незваного гостя пришлось недолго, очень скоро он уже находился на расстоянии выстрела. В этот момент сверху спрыгнул старик и, прицелившись, закричал что было мочи:

– Стой! Остановись, если твоя жизнь тебе дорога!

Из-за выступа показался и Давид, крутивший в руке плеть пращи. Камень на конце пронзительно рассекал воздух. И то ли это страшное посвистывание, то ли грозные предупреждения Хаима – но всадник потянул на себя узду, и лошадь взвилась на дыбы прямо перед воинами.

– Братья мои! – взмолился наездник. – Я бен-Иосия из Беерофа! Иуда послал следить меня за селевкидским войском, и скачу обратно с дурными вестями.

Хаим ослабил тетиву, а Давид и вовсе перестал вертеть пращой. Видимо, слова нежданного гостя значили для них очень многое. Бен-Иосия продолжал:

– Фаланга Аполлония выдвинулась из Самарии. Они идут прямым путём к Иерусалиму. Мне удалось узнать, их цель – полностью подавить мятеж и казнить всех виновных. Братья! Молю об одном – пропустите меня к Иуде и сами торопитесь к лагерю! Ждать смены караула – значит остаться на верную смерть!

Всадник хлестнул лошадь по спине и смерчем пролетел мимо оторопевших охранников. Не говоря друг другу ни слова, воины наспех собрали свои пожитки и побежали вслед за вестником. Кувшин с несколькими глотками воды остался лежать в кипящей тени большого камня.

 

Иуда нервно ходил из стороны в сторону. Запыхавшийся бен-Иосия быстро докладывал положение дел на севере. Иуда внимательно слушал и ритмично вытаптывал неплодородную землю у себя под ногами.

– Войско Аполлония двинулось из Самарии на восходе, – рассказывал спешившийся всадник. Его лошадь устало жевала принесённую ей скудную траву. – Как только я понял, что отряд движется на юг, я немедленно поскакал к тебе, Иуда. Мне было нужно обогнуть заставу на границе, поэтому я сделал крюк, извини меня за это. Но я ехал так быстро, как только мог.

– Сколько у них воинов? – перебил его Иуда.

– Две тысячи вооружённых пехотинцев и около полусотни всадников.

Окружавшие Иуду братья и советники стали шумно переговариваться: в лагере было не больше шестисот покинувших свои селения мужчин, в арсенале которых были лишь луки, мотыги и самодельные молоты, топоры и копья. Предводитель спиной почувствовал десяток острых клинков, которые своими перекошенными от страха взглядами кидают в него его же помощники.

– Продолжай! – перерычал их Иуда, и гвалт постепенно затих.

– Селевкиды идут двумя хилиархиями по тысяче человек в каждой. Между ними на коне следует сам Аполонний и несколько военачальников. В каждой хилиархии четыре командира – по числу синтагм. Но синтагмы не размыкаются и, сколько я их видел, идут плотным строем под звуки горнов.

– Какое оружие у солдат? – Иуда по-прежнему был задумчив и немногословен. Его взгляд был опущен вниз, к мелким камням, по которым он ходил.

– У всех воинов мечи. Многие несут за спиной луки. Я видел также множество копий и дротиков. Кроме того, вслед за Аполлонием катят два стенобитных орудия.

Картина вырисовывалась самая что ни на есть мрачная. Две тысячи наёмников-головорезов нерушимым строем маршируют к горному отряду, состоящему из недавно перебравшихся сюда из деревень работников.

– Я следовал за войском две тысячи шагов, – продолжал бен-Иосия, – и, судя по их темпу, селевкиды подойдут к лагерю до заката. Только не думаю, что они сунутся сюда сразу. Им нужно отдохнуть и приготовиться к бою… Иуда, нельзя ли мне выпить воды? Я ужасно хочу пить.

– Да, конечно, – словно проснувшись от мучавшей его думы, ответил Иуда. – Я сам тебя напою.

И Иуда повёл бен-Иосию в свой шатёр. Братья остались стоять на месте, обсуждая, как им следует поступить и какое решение примет их предводитель.

Неожиданно из шатра донеслись первые слова псалма: «Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится, говорит Господу: «прибежище моё и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!»». Все слышавшие сладкие звуки пения Иуды пали на колени и стали воспевать вместе с ним. «Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы, перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение – истина Его». Победную песнь подхватили все, кто находился в лагере. Уже подбегавшие к лагерю охранники Хаим и Давид также услышали псалом и подпевали на ходу. «Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя… ибо Ангелам Своим заповедает о тебе – охранять тебя на всех путях твоих: на руках понесут тебя, да не преткнёшься о камень ногою твоею; на аспида и василиска наступишь; попирать будешь льва…».

Ещё долго, допев, воины лежали на земле. Двое караульных подбежали к ним и рухнули ниц. Многие стали уже поднимать головы и коситься на шатёр, когда Иуда, наконец, вышел к солдатам.

– Народ мой! – громогласно воззвал он. – Я прекрасно помню тот страшный и тёмный день, когда к нам в селение приехал полководец царя Антиоха Апеллес. Он призвал к алтарю моего отца, Маттафию, а вместе с ним меня и четверо моих братьев Маккавеев. На глазах у всех Апеллес потребовал поклониться Зевсу и принести в жертву свинью! Вы помните, чем завершился тот день. Солдаты селевкидов быти убиты, а все мы с вами ушли сюда, на холм Гофна, свято поклявшись твёрдо стоять за свою веру и отдать жизни, если кто-то попытается заставить нас поклоняться чужим богам. Мой отец умер. И кто может нарушить данную ему клятву…

У Иуды пересохло в горле – то ли от волнения, то ли от неотступавшей жары, – но он был вынужден на мгновение остановиться. Толпа загудела, а предводитель никак не мог собраться с мыслями.

– Но что ты предлагаешь делать? – раздался медный мужской голос. – Против двух тысяч убийц?

– Иуда, как нам поступить? – в лагере начиналось брожжение.

Некоторое время творился хаос, но вскоре Маккавей поднял руку и властно приказал замолчать и выслушать его. Речи, действительно, стихли, но Иуда подождал ещё, чтобы всё внимание сосредоточилось на нём.

– Все мы знаем сильные стороны армии селевкидов, – начал он. – Это несокрушимая стена, движущаяся на противника бесстрашно и безостановочно. Плотные ряды их воинов ничем нельзя пробить, даже если использовать большие катапульты.

– Вот именно! Их нельзя сокрушить! – послышалось с одной стороны.

– Они сомнут нас, как глиняную хижину, – заметил кто-то другой.

– Мы обречены, – с тревогой заключил третий.

– Нет! – закричал Иуда. – Не обречены! Ни за что и никогда иудеи не будут побеждены! Вы слышите, что я вам говорю? Вы меня слышите? С нами Бог. И наша хитрость, смекалка. Неужели вы думаете, что эта фаланга непобедима? Тогда послушайте меня, братья.

Иуда посмотрел под ноги и, выбрав большой камень, сел на него. Маккавей немного задумался, после чего медленно и внятно стал говорить. Таким тоном, будто мир вокруг остановился и есть время поразмышлять о самом важном в жизни.

– Вы никогда не задумывались, как пастух загоняет овец в ограду?

Наступила пауза. Растерянные солдаты подумали, что не расслышали. Опытный воин Шолом переспросил в полной тишине:

– Иуда, мы правильно тебя поняли? Ты спрашиваешь, видели ли мы, как пастух загоняет овец в ограду?

– Я спрашиваю: не видели ли вы это, а размышляли ли вы об этом! Послушайте меня. Когда стадо находится в поле – особенно если овцы молодые или пастух неопытный – управлять им бывает довольно сложно. Ты пытаешься утихомирить одну овцу, но та, следуя за остальными, не слушается тебя и убегает. Но когда ты загоняешь стадо домой, овечку достаточно осечь кнутом в узком проходе – и она становится тихой и смирной. Вы понимаете меня?

Над толпой висело гробовое молчание. «Если Иуда решил подшутить над нами, то, кажется, сейчас не совсем подходящее время», – думали воины. Маккавей с вниманием взглянул в глаза солдатам и продолжил:

– Армия Аполлония хороша тем, что её невозможно разбить, когда она играет по своим правилам. Подготовленная к бою, подстрахованная с флангов и тыла, такая фаланга вряд ли кинется врассыпную. В поле, где противники стоят друг против друга. Когда светит солнце и видно каждого лучника. – Иуда снова собрался с мыслями. – Вы слышали, как бен-Иосия сказал: Аполлоний не двинется на нас до завтра. Он намерен выстроить свою армию, как буквы в слове, как слова в стихе. Он не ожидает, что мы опередим его!

– Что? – немногий из иудеев, за чьими плечами были настоящие сражения, Ионафан выразил общее непонимание иудеев. – Ты предлагаешь напасть на селевкидов ночью, когда они будут спать? Но они же выставят дозорных, и ни одна мышь не проскочит мимо них. Это безумство.

– Кто сказал «ночью» и кто сказал «на спящих»? – гордо и довольно парировал Иуда. – Мы нападём на них, пока они будут идти к месту ночёвки! Вы знаете: в пяти тысячах шагов отсюда есть теснина эль-Харамия. Ты скакал по ней, бен-Иосия?

– Да, Иуда, я был там перед тем, как встретился с твоими охранниками, – ответил всадник.

– Это правда, Иуда, – подтвердил Хаим. – Мы заметили его именно там.

– Только Хаим не хотел поначалу верить, что кто-то едет, – вставил Давид. Его напарник сжал губы и кулаки одновременно. – Но потом стало ясно, что это наездник.

– Бен-Иосия, – снова обратился Иуда к вестнику. – Ты заметил двух сторожей в засаде?

– Нет, – честно ответил тот. – Я торопился к тебе и даже испугался, когда они выбежали передо мной на дорогу. Их совсем не было видно.

– А можно ли там спрятаться нашему отряду так, чтобы нас не заметили приспешники Аполлония.

Бен-Иосия задумался только на миг:

– Думаю, что можно. Так, что никто не заметит.

Иуда посвятил собравшихся в свой план. Эль-Харамия – это узкий и извилистый проход на севере от Гофны. С востока и запада тесную тропу закрывают высокие ряды скал. Спрятаться за ними означает полностью укрыться от селевкидов. Армия Аполлония не сможет идти здесь своими стройными пентархиями: всего лишь пять-шесть человек могут вместиться в одну шеренгу. Разделаться с пятью воинами всё-таки проще, чем с шестнадцатью. Кроме того, проходя через эль-Харамию, солдаты царя Антиоха будут вынуждены сильно растянуться по проходу, что также предоставит войску Иуды некоторое преимущество. Но главное – и Маккавей подчеркнул это – напасть на селевкидскую фалангу надо неожиданно, желательно, чтобы уже спустились вечерние сумерки. В такой ситуации, когда противник утомлён тяжёлым переходом и думает только об отдыхе и сне, стремительные действия иудейского лагеря станут залогом успешной схватки.

В целом, задумка Иуды понравилась солдатам. Может быть, оттого, что иного выхода у них не было, а может быть, Маккавей, действительно, вселил в души своих воинов непоколебимую веру в правду своего дела и в помощь Божественного провидения. Последние сомнения ополченцев Иуда рассеял образным воззванием, которое сильно подняло боевой дух отряда:

– Когда змей обвился вокруг твоей шеи, ты можешь прощаться с жизнью. Но если змéя вытянуть от головы до хвоста, каждое из сотни его маленьких рёбер становится беззащитным перед ловцом. Так поймаем же Аполлония, как ползающего гада! Зачехлим греческого змея!

Лагерь ответил Иуде гулким одобрением, и операцию было решено назвать «Зачехлённый змей». Когда радостный смех и ругательства в адрес селевкидов утихли, военачальник стал объяснять детали нападения.

Мужчины быстро спрятали вещи, которые могли выдать расположение лагеря, в глубокую пещеру. Иуда приказал обмундироваться всем сразу же, до отхода к расщелине. Начался стремительный переход к эль-Харамии. Сгруппировавшись по пятнадцать человек, воины Иуды покинули Гофну и почти бегом направились на север. Самым важным было успеть обосноваться вокруг теснины до подхода армии Аполлония, и для этого времени требовалось ничуть не меньше, чем добраться туда.

Держа в руке меч, Иуда бодро шествовал впереди и вёл за собой войско. В первых рядах находились старые воины – Ионафан, бывший на голову выше всех остальных, Иорам, умелый наездник и копьеносец, силач Варфоломей. В пути Маккавей не раз запевал торжественные гимны и псалмы, и строй поддерживал его. Царило настроение битвы за свою отчизну и веру отцов. Никто не боялся вступить в неравный бой с противником, даже если бы это стоило собственной жизни.

Довольно скоро отряд Маккавея достиг эль-Харамии. Иуда послал трёх дозорных дальше на север, чтобы те внимательно следили за приближением армии Аполлония и смогли вовремя предупредить своих братьев. Сотня самых храбрых солдат заняла позицию за грядой огромных валуной у самого выхода из расщелины. Целью этой группы было дождаться, когда первые воины селевкидов начнут выходить из теснины, и напасть на них, яростно убивая всех на своём пути. Большую часть своего войска Иуда рассредоточил по обеим сторонам углубления, на возвышении. Как только боевой отряд вступит в резню, находящиеся на флангах солдаты должны будут выбраться из своих укрытий и смять не успевших опомниться врагов. Места в эль-Харамии были, действительно, очень узкие. Иуда надеялся, что расставленных по территории лучников хватит, чтобы только в самом начале сражения уничтожить каждого пятого селевкида. В то время, как пехота нападёт сверху на оставшихся, лучники будут продолжать обстрел противника.

Иуда несколько раз прошёл от начала до конца расщелины. Около восьмисот шагов. Войско Аполлония должно полностью вместиться в узкий проход эль-Харамии. Но Маккавей решил, что для того, чтобы ловушка захлопнулась, нужно выделить ещё один отряд – хотя бы из восьмидесяти человек, – который бы прикрыл пути отступления селевкидов. Направленная царём Антиохом на подавление восстания фаланга, по мысли Иуды, оказывалась в полном окружении и, заблокированная, терпела поражение.

Воины совершили последние приготовления. Каждый занял своё место и был готов вступить в бой. Маккавей стремительно обходил позиции своего войска и отдавал последние распоряжения. Бен-Иосия на своей лошади объезжал эль-Харамию с разных сторон и докладывал предводителю, насколько хорошо были спрятаны отряды. Наконец, Иуда полностью удовлетворился диспозицией и выступил с торжественной речью. Его слова были слышны лишь немногим десяткам иудеев, но те, кто слышал, о чём говорил их начальник, передавали его наставления следующим.

– Мои любимые братья! Воины, которые с гордостью носят имя иудеев! Наступает решающий час нашей правды! – Иуда окинул взглядом своих солдат. – Сегодня нам предстоит защитить нашу веру и свободу нашего народа от подлого захватчика. Антиох стремится сделать нас греками – мы покажем ему, что такое иудейская стойкость и храбрость! Мы не остановимся ни перед чем на пути к независимости и счастью наших отцов и матерей, жён и детей. Братья мои! Встанем за веру стойко! Пожертвуем своими жизнями, чтобы наследники вспоминали нас, как героев! И если Господь попустит умереть нам всем до единого, то пусть об этом слагают песни! С нами Бог, и да предадим судьбы наши в руки Его! – прокричал Иуда.

По отрядам пронёсся громовой гул, воины победно вскидывали руки вверх, к небесам, и обнимались друг с другом, как бы прощаясь перед лицом своего Господа. Волнение продолжалось недолго, и вскоре над позициями снова воцарилась тишина. Иуда развёл руками в знак молчания и, когда всё внимание снова обратилось на него, произнёс:

– А теперь, братья, я прошу вас только об одном. – Иуда выдержал долгую паузу. – Умоляю вас, братья, не роняйте ни звука! Даже когда услышите, что армия Аполлония проходит мимо вас, – не подавайте вида, что здесь есть живая душа. Сделайтесь немыми и неподвижными камнями. Станьте частью этой выжженной земли. Забудьте, что в вас бьётся дыхание жизни. Что бы вы ни чувствовали, чего бы ни страшились – замрите и лежите мертвецами хоть до восхода, хоть до следующего года. Вступать в бой только по моей команде! Ни одного шороха, ни одного звука, ни одного движения.

Иуда грозно посмотрел на ближайших солдат. Те молчаливо опустили глаза. Прошло ещё некоторое время, пока Маккавей не закончил:

– С нами Бог, братья! По местам.

Вокруг расщелины послышалось нервное шевеление, но оно почти тотчас прекратилось. Эль-Харамия застыла, как если бы дело происходило тысячу лет назад, когда сюда, возможно, ещё не ступала человеческая нога. Ни один воин не смел даже почесаться. Тишина была гробовая, и нарушали её только свист ветра и томительное ожидание врага.

Солнце уже наполовину скрылось за горизонтом. На раскалённую землю опускались сумерки. Войско Иуды по-прежнему беззвучно и недвижно повторяло про себя молитвы. Шло время, но ровным счётом ничего не менялось. Нет, менялось: становилось темнее, дневной жар постепенно спадал, затекали шеи, руки и ноги. Но селевкидов по-прежнему не было.

«Может быть, они не придут», – надеялся совсем юный Иаков. Он лежал в самом конце расщелины, вооружённый лёгкой пращой и щитом. У Иакова нервно подрагивали руки, но он изо всех сил старался не выдать волнения перед старым Иосафатом. Иосафат носил длинную – больше локтя – бороду и с трудом передвигал ноги. «Да, ему, конечно же, проще, – думал Иаков. – Он умрёт героем. Ему это даже и на руку. Чем ещё десяток лет дышать на смирну, лучше погибнуть сразу, в бою. Но я! Почему я должен гибнуть в свои шестнадцать? У меня впереди целая вечность. Я ещё ни разу не был с девушкой наедине! Каково это – умирать, не зная, кто такие, эти стройные и красивые женщины?».

– Иосафат, – шёпотом позвал Иаков. Наверное, так тихо, что и не сказал ничего, подумал юноша.

– Иосафат, – чуть громче сказал он.

Старик напряжённо моргнул и гневно уставился на Иакова. По взгляду Иосафата, отрок понял: нечего ему соваться со своими жалобами, ситуация не та. Он смиренно уткнул нос в песок и продолжил ждать.

Иаков лежал долго. Снова везде было тихо. Так тихо, что слышно, как скорпион роет подземный ход на расстоянии десяти локтей. Ожидание становилось невыносимым. Иаков снова посмотрел на Иосафата. Глаза старика были закрыты, а его губы еле заметно двигались, видимо, читая молитву. Все остальные части его тела были полностью неподвижны. Казалось, что если убрать всё лишнее, то останутся одни губы, которые будут продолжать быстро возносить мольбы к небесам.

Солнце почти исчезло с неба, и Иакову стало сложно различать Иосафата, хотя он лежал на расстоянии вытянутой руки от него. Юноша втянул шею в плечи, чтобы хоть как-то размяться. Шелест песка заставил старика открыть глаза и внимательно посмотреть на Иакова.

– Иосафат, – тихим, дрожащим голосом позвал тот. Мужчина погрозил ему пальцем. – Иосафат, мне страшно.

Старик медленно обернулся. Ближайший воин лежал в пяти-семи локтях от них. Если соблюдать меры предосторожности, можно было тихо ответить этому юнцу.

– Иосафат, – начал Иаков. – А если мы умрём от меча селевкидов, Бог примет нас?

Иосафат молчал. Иаков посчитал, что он обдумывает, как ему ответить, но, похоже, он и не собирался этого делать. Тогда юноша осторожно оторвал свою руку от песка и прикоснулся к рукаву старика. Тот словно очнулся от сна.

– Иосафат, Бог примет нас? – назойливо приставал к нему Иаков.

После недолгого молчания раздался еле слышный хрип – настолько сложно было назвать это голосом.

– Бог спасает тех, кто борется за него. – За короткую паузу Иосафат успел тяжело вздохнуть и дважды, будто нехотя, моргнуть. – Авраам не побоялся принести своего сына в жертву. Какова же была его вера, подумай. Тем более нам предстоит воевать за нашего Господа, который во славе. Так что можешь считать, что ты сын Авраама, который восходит на алтарь всесожжения, и надеяться, что дело закончится так же счастливо, как и тогда.

– Но я не хочу умирать! – воскликнул Иаков, да так громко, что в их сторону повернулся один из воинов и с укором нахмурил брови. «Скорее всего, он не слышал, что я сказал, – подумал юноша. – Просто надо говорить немного потише».

– Иосафат, – теперь на тон ниже сказал Иаков. – Я не хочу умирать.

Старик облизал губы – дневная жара спадала лениво – и сглотнул слюну. Казалось, его тело постепенно срастается с песком, камнями и сухими жёлтыми стеблями мелкой травы.

– Если Богу будет угодно, – наконец заговорил он, – мы вернёмся домой героями. Но нет судьбы лучше, чем героями вернуться к Богу. Господь хранит нас на наших путях, Он никогда нас не покидает. Поэтому мы должны служить ему, как рабы своему господину, тогда наш Господин будет к нам милостив. Кто постоит за наших жён и детей, как не мы.

«Да, это он здорово сказал про жён и детей. Я не говорю про детей, но была бы у меня хотя бы жена, лежать здесь мне было бы гораздо приятней».

Но Иосафат продолжил:

– Я знал многих воинов, которые вернулись с мест сражений увечными и больными. Они рассказывали мне, что мучительные ожидания легче всего проходят, если не думать о крови и смерти. Закрой глаза и вспоминай то лучшее, что было в твоей жизни. Какой бы короткой она ни была, – закончил старик.

Иаков совсем не ожидал, что речь Иосафата произведёт на него такого впечатления. Действительно, он на миг почувствовал странное облегчение, как будто его кто-то поднял и понёс далеко-далеко отсюда. Туда, где нет ни горя, ни печали, ни смерти и ни вражды. «Наверное, правда, надо постараться думать о чём-то беззаботном, – решил Иаков. – О том, как спокойно я пас овец у своего отца. Как играл с братьями. И как таскал с огня солёные лепёшки».

Юноша закрыл глаза, пытаясь расслабить своё тело, чтобы хоть как-то отвлечься от предстоящей битвы. Сперва лишь горячая темнота наполняла его внутренний взор. Но вот стали появляться жёлтые холмы, глиняные дома и скот. Лица родных прорисовывались всё чётче, их движения становились плавными и приятными, словно все окружавшие его люди гладили его и говорили, какой он хороший и умный. Иаков улыбнулся и побежал мимо своих соседей, радостно размахивая руками и здороваясь со всеми по именам. Он добежал до последнего дома, как вдруг из-за угла неожиданно вышел незнакомец. Нет, это совсем и не незнакомец. Даже и не мужчина. Иаков, конечно, узнал её. Рахиль. Это была прекрасная Рахиль, за которой он любил подсматривать, когда она играла с ровесницами. Но теперь он вырос и собирался с друзьями упражняться в стрельбе из лука и пращи. Теперь он не мог, не имел права смотреть на неё так же, как раньше. Теперь он взрослый и мужественный воин, опора своей матери и живое напоминание об умершем отце.

Но что такое? Все куда-то ушли. Исчезли. Испарились. Всё селение пустое, ни души. Нет, кто-то манит меня рукой из узкого проёма отдалённого дома. Я подхожу ближе. Ещё ближе. О! Это Рахиль! Она зовёт меня внутрь, и я послушно, хотя и с некоторой опаской, следую за ней.

– Иаков! – сладко поёт она. – Мой дорогой Иаков! Подойди ко мне ближе.

Я делаю шаг к ней навстречу. Тянусь к её длинным чёрным волосам… и слышу шелест песка. Что за чёрт?!

Иаков открыл глаза и заметил, что Иосафат подвинул ногу: даже он не мог лежать так долго на одном месте. Юноша грустно вздохнул и упёрся лбом в землю. Терпеть и ждать. Только это и оставалось им делать в уже сгустившейся темноте. Время, казалось, умерло от всеобщей усталости и бездействия. Иаков слегка приподнял голову и попытался рассмотреть остальных солдат. Все они лежали так же неподвижно, как и он. Кое-где воин сжимал кулак, чтобы разогнать застоявшуюся в руке кровь, другой медленно поворачивал шеей. Иаков снова вздохнул и смиренно застыл на месте.

– Иосафат, – через некоторое время позвал он старика. Тот молчал.

– Иосафат, – не унимался Иаков.

– Чего тебе? – устало ответил Иосафат.

– А ты можешь рассказать мне, – едва различимым шёпотом начал Иаков, – ну… как бы это выразиться… Ну, в общем, как устроена женщина?

Иосафат округлил глаза и от неожиданности приподнял голову.

– Что тебе рассказать? – недоумённо переспросил он.

– Я знаю, я не должен об этом спрашивать… – стал оправдываться Иаков. Но мне уже шестнадцать… К тому же у меня нет отца, а у кого ещё я могу спросить такое. Тем более в нынешней ситуации. Иосафат! Честно говоря, мне было бы обидно умереть, так и не узнав, что у девушки под хитоном.

– Иаков, побери тебя Вельзевул!! – всполошился старик. – Ты спрашиваешь меня о вещах, за знание которых неженатый будет гореть в геенне огненной! Ты что, свихнулся?

Юноша отвёл взгляд, но было заметно, что отступать от своего он не собирается.

– Иосафат, прости меня, малого! Я виноват, что выразился не так. И совсем не то я хотел спросить. Просто я знаю, что у тебя, старче, девять сыновей и всего одна дочь…

– Я не вполне тебя понимаю.

– Я сейчас объясню. Иудеи должны держаться друг друга, ведь так?

– Ты прав.

– Но иудеев должен кто-то защищать. А если о нас никто не заботится, даже наоборот, – то мы должны защищать себя сами.

– И что?

– Ну, как «что?», дядя Иосафат! – не утерпел Иаков. – Не женщинам же воевать, а мужчинам. Вот я и подумал… Ну… Может быть, есть какие-то особые приёмы, чтобы рождались мальчики? И если я останусь в живых, то обязательно захочу рожать мальчиков, будущих воинов. Только вот не буду, пожалуй, знать, как делать их, а не девочек…

– Ах, ты маленький хитрец! – от всей души рассмеялся Иосафат. – Заставил меня, старого дурака, рассказать тебе про женщин!

Иосафат ещё долго тихо смеялся, но потом успокоился, собрался с мыслями и уточнил:

– А ты точно готов слушать то, что я тебе расскажу?

– Конечно же, многодетный дядя Иосафат! – польстил старику Иаков.

– Хм. Тогда слушай. Первая женщина, Ева, что значит «дающая жизнь», была создана Богом из ребра Адама, пока тот спал. Женщина нужна для того, чтобы нам не было грустно, чтобы мы могли поговорить с ней после трудного дня. К тому же, мы защищаем нашу веру и наш народ, как ты сам об этом только что сказал, а жёны готовят нам еду и заботятся о чистоте в наших домах, воспитывают детей.

Иаков, пожалуй, и без мудрого Иосафата знал эти простые вещи. Интереснее ему было узнать, скорее, как женщина устроена. К тому же воспитывать детей – это, конечно, хорошо, но для начала детей нужно каким-то образом сделать. Иаков деланно вздохнул, желая показать, что ему становится неинтересно. Иосафат тонко улыбнулся и продолжил:

– Но главное, зачем создана женщина, – ублажать наш взор своей природной красотой, грацией движений и ласковыми речами. Для всего этого жёны наносят на губы и глаза яркие краски, надевают украшения и смотрят вниз застенчиво и смиренно…

Иосафат полной грудью вдохнул пыльный воздух, видимо, вспоминая свою молодость и уже давно умершую супругу. Лицо старика ожило, просветлело, и он стал рассказывать внятно и с душой.

– Члены женщины скрыты от посторонних глаз. И это разумно, потому что жена принадлежит одному мужу и муж – одной жене. Но естество всех женщин одинаково. Руки их тонки, походка стройна и изящна. От нас они отличаются, прежде всего, отсутствием бороды… и грудью.

Иаков вжался руками в песок. Ещё никогда не доводилось ему слышать столь откровенные вещи. Каждая его ресничка устремилась навстречу Иосафату: так влекло его узнать больше.

– Грудь женщины создана для кормления маленьких детей молоком. Но в то же время сосцы приятны на вид и ощупь, и если гладить их мерно и нежно, то получаешь удовольствие столь же сильное, как и женщина.

Земля под Иаковом нагрелась от напряжения, словно солнце снова взошло на небо. Юноша сгорал от любопытства, его зрачки – хотя в темноте этого нельзя было заметить – расширились до размера двух статиров.

– Мужчине приятно гладить женские бёдра и живот, прикасаться к её стройным ногам, целовать в губы. Но самое сладкое… – у Иосафата самого перехватило дыхание.

– Тчч! – раздалось за спинами шипение одного из воинов. Иаков посмотрел на север и увидел три маленькие тёмные точки, прочь от которых уходили тоненькие песчаные ниточки шлейфа.

– Это наши дозорные, – сказал кто-то из солдат.

Как по команде, все плотно, насколько это только было возможно, прижались к земле и замерли. Никто даже не пытался смотреть в сторону всадников: это было опасно для всего отряда. Тем более все понимали, что сейчас они прискачут и скоро здесь будет двухтысячная армия Аполлония.

Действительно, стук копыт стал всё более различимым. Через некоторое время он просто бил по ушам схоронившихся в скалах солдат. Но потом затих, и над эль-Харамией воцарились полнейшие тишина и покой. Казалось, было слышно, как бьётся сердце товарища, – так непроницаемо глухо было по обеим сторонам расщелины.

Ждать пришлось очень долго. Всё время бездействия, наверное, протекло в десять раз быстрее, чем эти томительные мгновения. Иаков старался не дышать совсем, но этого не получалось. Тогда он решил дышать через раз, чтобы, не дай Бог, не раскрыть себя и своих товарищей. Но теперь кровь в висках пульсировала с таким грохотом, что Иаков подумал: если бы селевкиды распевали свои языческие гимны, они бы всё равно услышали, как бьётся горячая кровь в его венах.

Никаких посторонних шумов поначалу не было слышно. Одна сплошная пустота и бешеный стук сердца. Прошла, казалось, целая вечность, прежде, чем Иаков распознал еле уловимый гул. «Армия Аполлония», – подумал юноша и не поверил своей мысли, настолько страшной она оказалась. Теперь даже трижды голую Рахиль Иаков бы обменял на возможность ускользнуть отсюда и не появляться среди людей никогда больше.

Беспорядочный грохот стал постепенно усиливаться. И, казалось, нет предела этому нарастающему грому тяжёлых шагов, весёлых разговоров и дикого смеха – хохота селевкидских воинов. Не видя противника, Иаков представлял его в виде великанов-дикарей с дубинами величиной с ливанский кедр и щитами размером с Иерусалимский храм. Наверное, первые солдаты Аполлония уже приближались ко входу в расщелину: иногда уже можно было разобрать диалоги шедших. «Когда же они, наконец, подойдут!» – сжимался от страха Иаков. Ему не терпелось, чтобы этот невообразимый гомон достиг своего апогея, чтобы не было так жутко от неизвестности и предстоящей гибели.

Двуручным топором рассёк Иакову слух чей-то неожиданный смех. «Первые воины прошли по расщелине, – догадался юноша и вжался пальцами в песок. – Теперь лежать и терпеть, лежать и терпеть. И ждать…». Резко озарились жёлтым камни вокруг укрывшихся иудеев: двое греческих солдат пронесли перед собой зажжённые факелы. Вереница убийц тянулась бесконечно. Может быть, они шли по кругу? Селевкидская армия неспешно шествовала к своему ночному лагерю. В спустившейся ночи гремели тяжёлые сандалии воинов, соударялись стальные пластины лат, звенели, коснувшись, щиты и мечи. Ржали боевые кони, гулко проезжали по камням колесницы, изредка поскрипывали стенобитные орудия.

– Горгий, хватит меня толкать! – раздалось совсем рядом с Иаковом, только где-то внизу.

– Я стараюсь тебя не толкать, Филипп, – ответил звучный баритон. – Но меня самого подпирают сзади.

– Тогда скажи им, чтобы они не торопились! Мне уже третий раз наступают на сандалии!

Похоже, план Иуды воплощался в жизнь. Селевкидам, действительно, было затруднительно проходить по эль-Харамии. Иакову вообще показалось, что в ряду греков никак не больше двух, в то время, как Маккавей предполагал увидеть там пять-шесть воинов. Но несмотря на верность предсказаний своего военачальника, веселее на душе у иудейских солдат не становились. Селевкиды шествовали гордо, с песнями, их уверенность в себе и своей победе портили настроение даже самым отважным ополченцам.

Расщелина стала напоминать разверзшиеся воды Красного моря, по которым прошёл Моисей с народом, но которые никак не могут накрыть фараоново войско. Только вместо фараона теперь был полководец Аполлоний, а отряд Иуды должен был стать волной, накрывающей греков. «Моисей! – взмолился Иаков, с трудом сдерживая слёзы. – Простри, наконец, свой жезл! Пусть море потопит грешников!».

И юноша стал читать про себя хвалебную песнь Господу за успешный исход народа из египетского плена. «Пою Господу, ибо Он высоко превознёсся; – быстро бормотал Иаков, – коня и всадника его ввергнул в море…». Мальчик вспомнил, как отец заставлял его читать наизусть этот гимн. И как медленно тянулись в то время слова, за ними стихи и предложения. Сейчас бы Иаков согласился сто тысяч раз прочесть песнь Моисея, лишь бы откуда-нибудь сверху, с неба, появилось море и потопило селевкидскую армию. «Когда вошли кони фараона с колесницами его и с всадниками его в море, то Господь обратил на них воды морские, а сыны Израилевы прошли по суше среди моря».

Иаков уже четырежды прочёл гимн, но время, казалось, остановилось и никак не желало возобновить свой благодатный бег. Юноше даже померещилось, что вот-вот на востоке взойдёт солнце. Но темнота только сгущалась, а до развязки было ещё далеко.

Тем временем на выходе из расщелины Иуда и Ионафан были единственными, кто наблюдал за переходом войска Аполлония через эль-Харамию. Селевкиды миновали больше половины теснины, и напряжение в боевом отряде Маккавея начинало перехлёстывать через край. Иуда пытался рассмотреть, когда же последние ряды греков полностью войдут в ущелье, но в северной части эль-Харамия заметно искривлялась, к тому же в темноте было очень сложно что-то увидеть. Иуда надеялся только на то, что, когда первые селевкиды достигнут выхода из эль-Харамии, последние уже успеют в неё войти. Опасения не были случайными. Греческие войска двигались всего лишь по три-четыре человека в ряд. Значит, и общая длина колонны была значительно больше, чем на то рассчитывал Маккавей. К тому же в середине фаланги могла возникуть заминка, тогда армия Аполлония растягивалась чуть не на две такие расщелины… Тем не менее менять что-либо было поздно. Оставалось ждать первых селевкидов на выходе из теснины.

Греческие воины постепенно приближались к боевому иудейскому отряду. Даже Маккавей иногда в растерянности смотрел на Ионафана, ожидая от него подсказки, как следует поступить: нападать или немного потерпеть? К счастью, Ионафан был собран и спокоен. Уверенное выражение его лица вселяло в Иуду веру в успех общего дела. Четверо селевкидов, те, которые с весельем шли впереди остальных, были уже в двадцати шагах от южного прохода, но Ионафан по-прежнему водил указательным пальцем из стороны в сторону в знак того, что нападение могло бы быть преждевременным. Сердце Иуды стало биться, как перед казнью. Солдаты Аполлония были уже совсем рядом. «Что делает Ионафан?! – кипел от непонимания и злобы Маккавей. – Осталось всего шагов десять, а он лежит на месте как ни в чём не бывало!!! Господи! Страшно!!».

Иуда сжал кулаки так сильно, что на моментально побелевших пальцах выступили пухлые и напряжённые вéнки. «Десять, – считал про себя Маккавей остающиеся грекам шаги. – Девять». Сердце билось, как сумасшедшее, в висках били в цимбалы. «Восемь». Иуда посмотрел на Ионафана, глаза последнего были похожи на двух разъярённых буйволов. «Семь!». «Да я сейчас разорвусь на части от этого ожидания!!». «Шесть!!». Ионафан со злостью вцепился в своё копьё, но лежал на месте. «Да Астарот тебя разруби!!!». «Пять!!!».

– Вперё-од!!! – не своим голосом заорал Ионафан. В два прыжка он достиг обезумевшего и растерявшегося от неожиданности и страха селевкида, едва успевшего потянуться за мечом, и со зверской силой насквозь пронзил его через латы. Воин куклой свалился назад и закрыл глаза. В следующее мгновение Ионафан выхватил из ножен меч и полсанул другому солдату по черепу. Меч скользнул по щеке и до половины разрубил шею. Из перебитой артерии фонтаном хлынула кровь.

Иуда не успел придти в себя, как понял, что и сам с остервенением глушит мечом по шлему греческого солдата, а щитом в другой руке опрокидывает пехотинца на землю. Краем глаза Маккавей заметил, как богатырь Варфоломей левым кулаком сбивает с ног сразу двух воинов. Вокруг тридцати-сорока селевкидов, чуть оторвавшихся от основной фаланги, мгновенно оказалась добрая сотня, пусть и гораздо слабее вооружённых, иудеев. Перебив кучку смертельно испуганных греков, боевой отряд бросился дальше вглубь эль-Харамии. Не ожидавшие ничего подобного воины ринулись было назад, но наткнулись на ещё не успевшие понять, что происходит, группы. Получилась большая свалка: многие селевкиды падали на землю, другие сдерживали натиск бегущих, третьи пытались выстроить устоявших воинов.

Отряд Иуды быстро настиг опешивших селевкидов. Уже в самом начале резни было убито около сотни противников. Ионафан громоподобно приказал брать у поверженных солдат шлемы, щиты и мечи. Естественно, многие последовали его совету, и теперь грекам противостояли совсем не те поселяне, которые готовились к битве с мотыгами и пращами. Но и последующие ряды Аполлония, осознав, что на них напали, во всеоружии приготовились к отражению атаки. Завязалась грубая и кровавая борьба.

Тогда Иуда поднял руки к небесам и воскликнул:

– Братья мои! На помощь!!! Братья, на помощь! Скорее!

С восточного склона из-за высоких скалистых уступов появилась многочисленная военная шеренга. В основном это были лучники и молодые иудеи с пращами. Но многие – некоторые и вовсе без оружия – прыгали на противников сверху, бросали в них тяжёлые камни и ввязывались в кулачные бои. В условиях хорошо защищённых греков было довольно сложно поразить солдат Аполлония. Лишь каждая третья-четвёртая стрела достигала цели, нанося сколько-нибудь значительный урон. Многие стрелы отскакивали от блестящих и прочных лат или застревали в щитах. Но и селевкиды опасались летящих сверху тонких и беспощадных убийц и отвлекались во время боя на мечах или копьях. Отряд Иуды с воодушевлением и надеждой поражал противников.

Несмотря на общее численное преимущество армии Аполлония, в месте сражения огромный перевес был на стороне иудеев. Одного-единственного грека могли одновременно рубить два меча, колоть копьё и сверху обстреливать лучник. Особенно старался храбрый Ионафан. Когда имелась возможность, он переламывал руки, отрубал уши, раскраивал головы вместе со шлемами. Его неутомимый азарт передавался и всем остальным иудейским солдатам. От Ионафана не отставал и Варфоломей. Не успев подобрать в сутолоке и темноте меча, он работал одним щитом, сбивая с ног целые ряды, после чего их топтали, кололи и глушили подходившие воины.

Иудеи перебили почти четверть греческой фаланги, пока Аполлоний не обратил внимания на шум в передних рядах. Несомненно, план Иуды воплощался в жизнь: сильно растянутое войско селевкидов не сразу осознало, что происходит на выходе из ущелья. Один из конников Аполлоса, Аристокл, первым ощутил что-то неладное. Громко крича и разгоняя пехотинцев, он попытался по краю узкой тропы приблизиться к месту беспорядков. Но каменистая земля, острые боковые уступы и извилистость дороги помешали его продвижению. Вернувшись к своему полководцу, Аристокл поднял тревогу:

– Впереди засада! Нужно готовиться к бою!

Одновременно с его словами по восточному склону пролетел чёрный всадник, размахивавший мечом и голосом бен-Иосии приказывавший непонятно кому:

– Все в бой! Братья! Сломим противника!

В то же мгновение сверху показались десятки тёмных силуэтов. В конницу Аполлония, шедшую между двух хилиархий, полетели сотни стрел. Несколько греков, сражённые, попадали на землю, других давили обезумевшие лошади. Самого Аполлония окружили охранники и выставили над его головой огромные щиты. Тем временем сверху стали падать тяжёлые камни, а вслед за ними прыгали и иудейские солдаты. Селевкиды быстро пришли в себя и смяли нападение бокового отряда. Но, когда показалось, что греческие воины берут верх, с противоположного, западного склона раздался мощный гул, и началась новая атака маккавейского корпуса.

Аполлоний лично убил двух иудеев и ещё одного сильно ранил. Заслуженный триарий, он не имел дурной привычки отсиживаться, пока гибнут его солдаты. Полководец всегда стремился в гущу событий, личным примером показывая, что такое греческая доблесть и отвага. Перед Аполлонием спрыгнул совсем молодой иудей, держа в руке одну деревянную мотыгу. Глаза мужчины были исполнены ужаса, он и сам, наверное, не знал, зачем ввязался в эту жуткую резню. Аполлоний занёс над головой свой кованый меч и раскроил череп противника по нос. Тонкие, но мощные потоки крови обагрили шлем полководца. Не зная себя от гнева, он замахнулся мечом и с лёгкостью проткнул защищённую только кожаной накидкой грудь убитого.

– Давид! Дави-ид!!! – раздался откуда-то сверху ужасный вой. Голос, несомненно, принадлежал Хаиму, одному из двух охранников на подступах к лагерю в Гофне.

Аполлоний поднял голову вверх и удивился, что смотрит одним левым глазом. Справа от носа он заметил некрасивое оперение стрелы, вошедшей в глазницу почти до основания. А ещё дальше, на огромном валуне, стоял пожилой иудейский лучник и с волчьим рыком натягивал тетиву, снова целясь в полководца. Непонятливо моргнув, Аполлоний упал на колени и без единого звука ударился обмякшей красной головой в землю. Стрела вошла ещё глубже. Хаим ещё долго и яростно дырявил спину мёртвому военачальнику, пока один из греческих солдат не воткнул свой нож в его искривлённый от горя рот.

В бой уже вступило три четверти иудейского войска, и потери с греческой стороны были колоссальными. Потеряв своего главу и практически всю конницу, селевкиды не знали, как действовать в создавшихся условиях. Вторая хилиархия мёртвого Аполлония ещё толком и не вступила в бой. Находясь на значительном удалении от центра событий, солдаты не могли даже толком понять, что происходит, и тем более – добраться до места событий. Греки только толкали друг друга и ругались между собой, но ничем не могли помочь своим терпящим полное поражение товарищам. В какой-то момент боевая группа Иуды Маккавея соединилась с фланговыми отрядами. Создалась огромная военная дружина, вооружённая подобранным оружием и кипящая от злости и радости. От злости – за убитых братьев и от радости – в честь успешного сражения.

Объединившись в единый кулак, войско Иуды продолжило истреблять оставшихся греков. Первые ряды селевкидов были сломлены в то же мгновение. Пока задняя часть второй хилиархии оценивала ситуацию, погибло около ста их однополчан. Трепещущие от ужаса, связанные страхом остатки обескровленной армии ринулись назад, к выходу из эль-Харамии. Однако северный форпост был теперь закрыт засадным отрядом Маккавея, а сверху, причём с обеих сторон, шквальным огнём его поддерживали лучники. Остатки армии Аполлония оказались в ловушке.

Настал решающий час для Иакова, Иосафата и нескольких десятков других иудеев, до сих пор находившихся в бездействии. Выход из ущелья одновременно перекрыли около полутора сотен солдат. С нечеловеческими криками, с львиным рёвом они встречали пытавшихся убежать греков. Иакову несколько раз удалось в упор попасть из пращи в противника, и если они и не умерли, то, несомненно, получили самые страшные ранения. Селевкиды были в смятении. Ко всему прочему их нагнало основное иудейское войско, и их конец оставался исключительно делом времени. План Маккавея сработал именно так, как этого ожидал сам Иуда. Однако даже ему удалось просчитать не всё.

Кто мог только подумать, что доблестная и непобедимая армия Аполлония будет полностью сломлена войском, почти в четыре раза уступающим грекам в численности! Больше всего на это надеялись иудеи. Но меньше всего это могли себе представить селевкиды. Поэтому сейчас, когда они оказались в совершенно безвыходном положении, их привычные модели ведения боя были просто забыты. Солдаты разбитой хилиархии буквально кинулись врассыпную и, как напуганные до смерти лошади, ничего не видели на своём пути. Свой ли, противник ли – они выпучив глаза кидались с мечом на каждого, кто вставал на их пути. Многие нечаянно убивали друг друга. Но, когда капкан уже почти захлопнулся, оставшиеся греки предприняли совершенно невероятный шаг.

Один из селевкидов бросил свой щит и с одним мечом стал взбираться на крутой каменистый уступ. Его вовремя заметили сверху и оглушили камнем. Но в панике остальные последовали его примеру, и несколько десятков греков полезли к единственному пути своего спасения. Многих иудеи убивали в спину, многих застреливали из лука сверху. Молодой Иаков в эйфории кидал в противника камнями. Он был чрезвычайно возбуждён и радостен, что сражение приняло такой оборот. «Я вернусь домой героем! – счастливо думал он. – И Рахиль будет моей и ничьей другой!!! Жаль только, что я не заработал себе ни одного шрама…».

В это мгновение кто-то яростно схватился за его левую ногу. Это была чья-то окровавленная рука. С испугу Иаков повалился навзничь на землю и стал бить своей свободной правой ногой по красному запястью. Но хватка ничуть не ослаблялась, даже наоборот – становилась сильней. Юноша вцепился руками в песок и стал пятиться назад. Вслед за ним на уступ взобрался и раненый селевкид. Его правая рука, действительно, была перебита и сильно кровоточила, но, казалось, он совсем не ощущает боли. В левой же руке солдат держал, весь в зарубинах и тоже красного цвета, меч. Глаза бойца горели геенским пламенем и бешено глядели из стороны в сторону. Увидев Иакова, грек сжал в кулаке меч и с рёвом занёс его над своей головой. Мальчик отполз по песку назад, попытался вскочить на ноги, но не смог даже привстать. Сердце заколотилось, как никогда прежде в жизни, в широко раскрытых глазах последний раз предстала Рахиль, с букетом фиолетовых цветов и ласковой улыбкой. Иаков, обезумев от страха, лёжа на песке прямо перед изуродованным болью убийцей, лихорадочно затрясся всем телом и не своим, пронзающим до костей голосом заорал:

– Витя!

Смертельно раненный селевкид исчез, и на широкой доске застыли в своих позициях игрушечные солдатики. На полу в комнате была разложена дорогая военная модель с равнинами и ущельями, башнями и реками.

– Витя, ну, сколько можно тебя ждать! Иди обедать!

Мальчик вскочил с колен и быстро поправил шортики. Проведя указательным пальцем под правой ноздрёй, он с прискоком направился к двери и отозвался:

– Бегу, мам! Только пописать зайду.

 

Читать дальше — Беременный слон

К оглавлению повести Пять звёзд