Ох, папайя, маракуйя,
Нависелся на суку я.
Песню «Махамайя» Борис Гребенщиков со товарищи представили всего 10 дней назад. Поэтому не удивляйтесь, если вдруг не слышали дивных строк про папайю и маракуйю. Новинку, представленную 13 марта на концерте в Дубне, БГ анонсировал следующим образом:
«С точки зрения индуизма, всё, что мы видим вокруг, включая нас самих, представляет из себя иллюзию – майя. Квантовая физика, как мы хорошо знаем, это подтверждает. Как говорил замечательный тибетский лама Калу Ринпоче – его какие-то исследователи с Запада спросили: объясните нам в трёх фразах суть буддизма, – он говорит: я могу и в одной, но вам это не понравится. Дело в том, что вас нет. Вот майя – это приблизительно то, что мы считаем, что всё есть, а этого нет. Что ж, бывает. Поэтому существует богиня Махамайя. Махамайя, то есть великая иллюзия. Махамайя – это богиня, которая эту иллюзию создаёт, и она же её разрушает. Поэтому те, кто хотят новой жизни, те могут пойти дальше».
Трек «Махамайя» на мотив БГ-бэндовского эпоса «Волки и вороны» звучит довольно устрашающе. В концертной записи чётко различимы не все слова, поэтому лучше заранее открыть подстрочник, благо в интернете текст новинки уже выложен. Но восприятие обыгрываемых образов следует начать именно с заимствованных фруктов – папайи и маракуйи. Без понимания, откуда они вдруг взялись в гребенщиковском тексте, будет сложно понять суть «Махамайи».
Итак, вступление БГ «ох, папа-а-а-айя, мараку-у-у-уйя» дословно повторяет рефрен песни Марата Нигматуллина «Папа папайя, мама маракуйя». В развесёлом солнечном регги рассказывается о том, как лирический герой родился фруктом на Эквадоре, висел себе на пальме и впитывал кожурой солнце. А затем плод сбили палкой и отправили на экспорт в далёкую Россию. И вот на Новый год спелый фрукт помыли и положили на блюдо.
Соседи по тарелке сказали: «Все там будем»,
И я оглянулся и узнал их, о, чудо!
Папа папайя, мама маракуйя…
Очень светлая и позитивная песня, в которой нет ни капли, ни тени того массивного клуба печального дыма, который нагнал в «Махамайе» Гребенщиков. У Бориса Борисовича папайя и маракуйя – плоды жизни, которые росли, созрели и уже скоро падут на землю.
И с верхней ветки вниз головою,
Чтобы наконец успокоиться.
У БГ получилась песня про уже неотвратимую смерть, впрочем, такую же иллюзорную, как и жизнь, и Махамайя – но от этого не менее трепещущую. Я даже позволю себе смелость высказаться, что «Махамайя» – это завещание Гребенщикова, его заветная песня. По принципу: если я завтра умру, то сегодня я уже всё высказал на этот счёт. Судите сами: Борис Борисович, кажется, специально соединил вместе все те печальные образы, которые в других песнях отсылали к тлену, тоске и смерти.
Вот дорога столбовая в чистом поле,
Дорога из одного ада в другой.
А поодаль в поле дерево с железными ветвями,
А кто глядит с дерева – догадайся сам.
Помните, кто сидел «на веточке верхней» в песне «Фикус религиозный»? Мы уже разбирали образы Евдундоксии и Снандулии, которые стерегут покой во времена, «когда станет плохо и над миром взойдут ледоруб да пила». Только те две волшебные птицы, взлетая, «возьмут нас с тобою под тугие крыла». А в «Махамайе» плод созрел и теперь упадёт только вниз, где в ледяной воде отражается «сам знаешь, кто»:
Ох, папайя-маракуйя,
Нависелся на суку я,
Рвал рубаху на груди, тоскуя
Да крича с похмелья жуткого.
Меня гнули, как деревце,
Теперь никто никуда не денется.
И в ледяной ночи вода пенится,
И ты чувствуешь, как я смотрю в тебя.
То, что «Махамайя» про смерть, не вызывает сомнений. В тексте прямо указаны образы загробного мира, хоть и различных «царств»:
И вдруг снег на голову – Óдин,
Откуда ни возьмись – Ахура-Мазда.
И далее образы под стать ощущению уже наступившей, реально пережитой смерти: «за ворота жить кукуя», «чувствую: пропадаю я», «стало – из груди вырвать сердце». Очень пронзительные выражения. Интересно, что много проживший Гребенщиков называет сыру-землю не матерью, как это обычно принято: «мать сыра-земля», а сестрой: «Сестра сыра-земля, принимай меня».
Одним словом, «Махамайя» – это как бы венец темы ухода в творчестве БГ. То, что говорилось во всех песнях ощущения смерти последнего десятилетия, получило зримый итог в новом треке.
Нам всем гореть в огне! Это точно.
Такое впечатление, будто Гребенщиков уже одной ногой в снопе огня, а другой ещё здесь, на веточке верхней, созревший до осени, до зимы патриарха, искрасна-спелый.
Но пока моя душа горит в теле,
Я без тормоза, я на пределе.
И всё, что Ты даёшь, принимаю я,
Мать моя, Махамайя.
«Махамайя» заканчивается получастешным четверостишьем:
Ангелов нам было мало,
Нанесло ещё чертей.
А на дворе гармонь играла
На пятнадцать четвертей.
К чему здесь эта вставка, которая, кажется, дисгармонирует с основным текстом песни? Выскажу предположение, что в данном случае имеет место параллель с песней «Мария», где есть такие строки:
Оркестр из переодетых врачей
Играет траурный вальс Шопена на семь четвертей.
Если допустить, что телесная жизнь – это композиция из четырёх тактов (периодов, времён года), то полное время «звучания» человека – шестнадцать четвёртых. В «Марии», во время потопления корабля, оркестр играет – обратите внимание – траурный вальс Шопена. Но четвертей всего семь – это без одной четверти полжизни. В «Махамайе» гармонь играет на пятнадцать четвертей – это уже без одной четверти вся жизнь. Гребенщиков вступает в заключительную, шестнадцатую четверть, и на данном этапе чувствует себя одновременно и свободным от уз телесной жизни, и готовым к принятию нового пути, который дарует ему Махамайя.
Вот так весёлая песня про плоды папайи-маракуйи на новогоднем столе превратилась в версии БГ в настоящий гимн, посвящённый его безраздельной готовности принять то, что несёт ему последний поворот.
Присоединяйтесь ВКонтакте
Именно эта запись в VK
Читайте также: «Мой Ясный Свет»: ощущение смерти в песнях БГ 2008–2020 годов
Надоело читать? Выбирай и смотри лучшие концерты Аквариума
#В Ипатьевской Слободе по улицам водят коня | Дорога 21 | #Масала доса | #У нас четыре третьих, быстро едем все ко мне | #Химеры с Нотр-Дама | #Это не песня, это шаг вброд