☛ Это раздел повести
«Симон и Григорий»

Глава А. Симон и Григорий просыпаются

– Пшш-ррр-шь! – раздалось где-то неподалёку. И спустя буквально минутку: – Пшш-ррр-шь!

Затем тот же самый звук повторился через пять секунд, а потом – вновь через минуту. Параллельно звучали женские голоса, иногда заливавшиеся смехом.

Симон открыл глаза и понял: девушка у печи пекла блины (вот откуда это шипение «пшш-ррр-шь»), а другая с ней разговаривала и заодно протирала тарелки. В дальней стороне горницы, перед деревянной дверью, в рядок стояло ещё несколько девиц. Одна расчёсывалась перед зеркалом, другая складывала полотенца, третья наливала в ушат воду из ведра. Одним словом, все были заняты делом.

– Ух, кря! – крякнул Симон и привстал на локте. Оказалось, он лежал на высокой кровати на куче мягких перин.
– Проснулся, барин! – произнесла с улыбкой протирщица тарелок. – Доброе утро, батюшка Симон! Точнее – день. Как спалось вашей милости?

Симон понятия не имел ни как ему спалось, ни где он проснулся. Вместо этого чудовищно гудела голова, которую периодически жалили в темя шипящие на сковороде блины.

– Спалось тепло, сладко, девица! – по возможности ласково ответил он, но сам услышал, как грубо прозвучало его осипшее горло. Поэтому он прокашлялся и, оглядевшись вокруг, насколько ему позволяла затёкшая шея, уточнил: – А где же Григорий?

– Так вот же он, у окошечка! – удивились девицы и указали на скамейку у подоконника. Симон глянул туда, но увидел нечто скорее похожее на свёрнутый ковёр, чем на своего старинного друга. Девицы поняли недоумённый взгляд Симона по-своему и поторопились исправиться:

– Ах, ну да! Мы всё никак не привыкнем! Ваш дорогой товарищ почивает у окна, на скамье! – И они вновь указали жестом на ту же самую скамейку с ковром.

«Чушь какая-то!» – подумал про себя Симон, но вслух ничего не сказал. Вместо этого он поинтересовался, где Прошка. На это раздался гул голосов, которые звали Прохора из другой комнаты. Правда, при этом все девицы настаивали, чтобы он «не забывал»! Чего именно – Симон не понял.

Зато через секунду он увидел драгоценного своего слугу Прохора, голова которого была перевязана верстой чулок и полотенец, так что больше напоминала спичечную головку на тонком теле. Девушки вели ничего не видящего Прошку под руки, а он сам нёс поднос, на котором покоился графин с мутной жижей болотного цвета.

– Доброе утро, барин! – затараторил Прошка в ту сторону, куда его вели девушки, то есть поперёк хозяину. – Будьте милостивы отпробовать рассола с сырным выжимом и стеблями укропа для минерализации!

Тут девицы наконец повернули его к Симону, и тот в недоумении спросил:

– Что это у тебя на башке, Прохор Семёнович?

Прошка вдруг как-то стих и заметно склонился к своему хозяину:

– Осмелюсь напомнить вам, ваше слепейшество, что я среди нас троих единственный зрячий, так что барышни, зная о моём телесном достатке, перевязали мои ясны очи, чем могли!

Симон хотел было влепить оплеуху за это непозволительное «слепейшество» и вообще – уточнить, что он такое несёт? Но тут девицы перед банными покоями обратились к своим подругам со словами:

– Ну что, сестрицы, мы пошли!

И с этими словами они скинули с себя платья и показались Симону во всей своей святой наготе. В другой раз у Симона отвалилась бы челюсть, но теперь он слишком дорожил бесценной слюной, защищавшей его от обезвоживания, так что впялился в открывшуюся ему взору картину с совершенно невозмутимым видом.

– Надо же! – заметила одна из девиц, с широкими бёдрами и густым чернявым лобком: – Действительно слепой! Ничего не видит.

Она приподняла ладонью левую грудь, приподняла правую – а Симон и глазом не повёл. Тогда все девицы дружно рассмеялись и гурьбой пошли в баню, позволяя слепому барину познавать мир через сопоставительный анализ ягодиц разной формы.
– Прохор, где ты? – тонким голосом спросил Симон, когда дверь в парную затворилась.

Прошка догадался, что барин вжился в роль слепца.

– Я здесь, батюшка! – залебезил он и поднёс хозяину графин с рассолом. – Выпейте!

Симон губами, как настоящий слепой, нашарил ёмкость и начал жадно отхлёбывать через край. Прошкин рассол буквально творил чудеса! Он ставил на ноги всего через минуту. А через две – возвращалась молодость и второе дыхание.
– Как славно, – непонятно, в связи с чем, начал рассуждать Прохор, – что при потускневшем телесном взгляде ваше духовное око с годами лишь совершенствуется, познавая всё новые цвета и оттенки аскетической радости, недоступной нам, грешным!

Прошка хотел добавить что-то ещё, но девушка, пёкшая блины, резко его осекла.

– Ты говори, да не заговаривайся! Какие ещё аскетические радости! Хорошо, что не видит девиц наших перед баней, и на том спасибо! А то бы пришлось и ему чурбан вертеть!

– Ты сама говори, да не заговаривайся! – грозно пробасил Симон, специально глядя не на девушку, а чуть рядом, на печь, изображая натурального слепца. – Я-то не вижу, но слышу! Да и око моё духовное ты не порочь! То, что глаза темны, не значит темноты души. Вот покажи мне сколь угодно пальцев! Давай, не стесняйся, покажи!

Девица смутилась и не решалась. Но тарелкотёрка кивнула ей: мол, давай! Та показала: четыре.

– А-а! – довольно выдохнул Симон и упёрся якобы слепым взором куда-то в край печи. – Евангелия любишь, не иначе, а то как бы ты четыре показала!

Советчица девушки перекрестилась, и Симон тут же обратился в ту самую печь, куда слепо глядел:

– А ты не крестись без веры-то!

На этот раз обе девицы заохали и закрестились пуще прежнего. А Прошка, который стоял позади них, предложил:

– А если вы не верите, покажите, сколько хотите пальцев, за спиной! Давайте, мой барин всё увидит!

Доверчивые барышни так и сделали, ничего не подозревая о хитрости слуги. Но если первая показала два пальца, то вторая, бунташная, сложила за спиной кукиш. Впрочем, Прошка незаметно для всех повторил все эти жесты для своего хозяина, так что якобы слепой Симон с лёгкостью их прочёл.

– Не зря говорят, – начал тогда барин, – что род лукавый изгоняется только двумя вещами – постом и молитвой!

С этими словами он поднял два пальца, по типу британской виктории.

– Сам же лукавый за свои козни не получит ничего, кроме фиги!

И теперь он театрально просунул большой палец между большим и указательным, так что получился натуральный кукиш. Коим и ткнул в сторону открывшей рот от изумления девицы, по-прежнему глядя куда-то мимо, в край печи.

– Собственно, вот и твои чаевые! – заключил он, кивая в сторону показываемого им же самим кукиша.

На этот раз девицы, которые по наивности показали друг другу сложенные ими за спиной пальцы, не просто закрестились, а ещё и рухнули лбом в пол, почитая слепого барина за истого прозорливца. Симон, впрочем, тут же забыл о произведённом эффекте. Он допил рассол и потребовал объяснить, где же всё это время скрывается Григорий.

– Как где? Так вот же он! – удивился Прошка и тут же указал на Григория. Впрочем, он быстро сообразил, что сделал не так, и поспешил исправиться: – Да, сударь, вот он, здесь, у окна. В том месте, куда я сейчас говорю.

Симон вошёл в роль и интуитивно направил свой невидящий взор именно туда, куда говорил Прошка. Каково же было его удивление, когда он вторично застал свёрнутый ковёр на лавке возле подоконника. Правда, на этот раз ковёр развернулся, и внутри него показался красный и взлохмаченный Григорий, который лишь кутался разными лоскутами, издали напоминавшими покрывало. Лицо Григорию застилала прихватка, которой обычно достают из печи горячий котелок. Петля прихватки зацепилась сонному барину за ухо, а ткань закрыло всё лицо, вследствие чего заспанный Григорий пробурчал:
– Ничего не вижу!

Прошка сообразил и на этот раз. Он подскочил к Григорию и защебетал:

– Ясно дело, батюшка Григорий! Как вы же можете видеть, если вам глазной нерв басурмане задели во время Крымской войны!
Григорий хотел было в чём-то упрекнуть дурацкого Прошку, но тут в игру вступил Симон.

– Точно, Гриша! – поспешил успокоить его тот. – Что же это ты каждый раз удивляешься, что не видишь ничего? Разве токмо молитвой и постом надеешься на чудо, посредством которого восстановишь тусклое, гадательное зрение бренного сего мира!
Григорий теперь хотел обругать дурацкого Симона, но тут Прошка всучил ему целебный рассол, и на несколько мгновений стало тихо. Впрочем, спустя ещё несколько мгновений стало не то, чтобы громко, – а просто ор, и гам, и треск, и падение хрустального дворца случилось: настолько громко всё вокруг стало.

Дело в том, что как раз в эту секунду из бани вышел первых отряд обнажённых девиц. И Григорий, который напрочь забыл о легенде, под которой они с Симоном и Прошкой сюда проникли, во весь голос завопил:

– Гляди, Симон! Бабы голые из бани идут!

Что тут началось! Голые девицы прикрылись, кто чем смог: берёзовым веником, фиговым листком, староверческим двуперстием – короче, по размаху бёдер и доступной оснастке! Зато все в полный голос завопили! Закидали Симона и Григория деревянными ушатами, вёдрами, полотенцами и пемзами для ног! Взашей выгнали всех в соседнюю комнату. Прохора ударили сковородкой по голове и отправили вслед за хозяевами. Тут-то слуга всё им и рассказал.

Глава Б. Симон и Григорий узнают о причинах своей слепоты

Итак, Симон и Григорий были с позором выгнаны из непонятной опочивальни, куда они непонятно как попали, зато понятно, из-за чего были выгнаны. Собственно, эту «досаду» Прошка и высказал Григорию:

– Да что же вы, батюшка Григорий! Не смекнули, что ли, что вы с батюшкой Симоном в качестве слепцов проникли в девичье логово!? Вот сколько раз подобные истории случаются – а вы всё, как в первый раз!

– Ну и как мы, скажи пожалуйста, оказались здесь? – Григорий гладил затылок, одновременно успокаивая то место, куда ему прилетело каким-то ведром, и расчёсывая слипшиеся волосы. – И где это всё, кстати, находится?

– Вот! – Прошка поднял палец вверх. – Вот теперь узнаю батюшку Григория, который всегда задаёт правильные вопросы. Итак, сейчас всё расскажу!

Он стремительно отвёл хозяев в стоявшие неподалёку покои, куда уже не могли долететь сковородки и прочие ушаты разъярённых девиц.

– Ну что, господа мои хорошие! – Прошка достал из-под полы своего платья бутылку минеральной воды. – Дело было так…
Впрочем, Симон его тут же перебил вопросами:

– «Краинка»? – прочитал он название этикетки. – Реклама?

Прошка не сразу понял, зато потом сразу понял всё:

– Да какая реклама! Если бы у нас продакт-плейсмент заказывали, то это был бы «Архыз» или «Боржоми»! А это Краинская минеральная вода, она дешевле просто питьевой воды.

– Продакт-плейсмент? – перебил обоих Григорий.

– Да, это размещение продукта в фильме или книге, как про нас, например, – объяснил Симон.

– Размещение продукта? Это типа когда собранный лук можно в театральной постановке продать? Вот технологии!

– Да ладно, Григорий, забей! Давай лучше Прошку послушаем!

Прохор продолжил.

– Итак, решили вы, как обычно, немножко покутить. Настойки по алфавиту – типа: анис, бадьян, ваниль – вас уже не устроили. Вы решили попотчеваться напитками, в названии которых есть две одинаковые буквы подряд. Варианты типа «водка с эспрессо» вы сразу отмели, потому что две буквы должны быть в названии базового напитка. Поэтому мы начали с граппы и киршвассера, а затем скатились на амаретто. Стоит ли говорить, что такое понижение увеличило динамику желательных действий и пропорционально – снизило аналогичный показатель когнитивных способностей.

Прохор продемонстрировал пересечение данных синусоид в воздухе.

– В результате в рамках выбранных правил вы продержались совсем недолго. Какое-то время штудировали энциклопедию алкогольных напитков немецкого химика Констанция Зауса и методом перебора нашли в ней «манзаниллу» – очень сухой херес из южной Испании. Так как именно такого напитка у нас не оказалось, вы выпили бутылку первого попавшегося португальского портвейна. А дальше – полностью утратили способность мыслить логически. Вернее, стали допускать ощутимые отклонения от выбранной фестивальной стратегии. Вначале вы приказали принести чачу, потому что это две буквы подряд – «ча-ча». А затем вовсе сошли с рельс разума и потребовали, цитирую, «саамогон», потому что именно так его называют в Эстляндии.

– Так и называют… – попробовал возразить Григорий, но Прошка его остановил.

– Разумеется, после такой очерёдности снарядов дальнейшую траекторию вашего веселья не смог бы предвосхитить даже Суворов. В конце концов вы решили съездить в деревню Беляково, что в собственности вашей милости, – он указал на Симона. – Но дорога на лошадях заняла так много времени, что к концу пути вы совершенно ослабли, с трудом волочили ноги и едва поднимали головы. Вот я и придумал сообщить вашим крепостным, которые вас ни разу в глаза не видывали, что вы – великие подвижники-слепцы, которых укачало от тряски. Так как у местных жителей нет никакого подобающего вам жилья, то постелили вам в здешней бане. А сегодня здесь как раз женский день. Вот так одно к одному и сошлось. Так что вы, батюшка Григорий, слушайтесь, если я вам в следующий раз какую-нибудь лабуду буду нести. Это ж я неспроста, а по умыслу!

– По уумыслу, – на эстонский манер спародировал его Симон. – А нет ли у нас вместо твоей брехни какого-нибудь егермаайстера или на худой конец пиива?

– Да, какой-нибудь лаагер или красный ээль сейчас бы не помешал.

Прошка скривился в гримасе наказанного пса и опустил взгляд к земле.

– Что? ничего нету? – испугался Симон.

– Они все трезвенники? – ужаснулся Григорий.

Прошка махнул рукой.

– Да нет же! – объяснил он свою досаду. – Всё у них есть! Только я, батюшки вы мои, настолько вжился в вашу вчерашнюю просьбу, что и не подумал, что наутро вам понадобится «лаагер» или «ээль». Вместо этого я спросил у местных все напитки, которые они гонят или варят, и приказал принести вам тот, где есть повторяющаяся буква. А это оказалась «Аароновка» – настойка с мёдом и перцем, чтобы (как мне объяснили местные мужики) привести к жизни «жезл Ааронов».

– Ох, круто! Ну давай её сюда! Чего же ты ждёшь?

– Так в ней 85 градусов! Её обычно не пьют, а мажут – ну, этот самый жезл. А вы же если выпьете – я вас ещё два дня в чувства не приведу!

Симон и Григорий переглянулись.

– До воскресной литургии проспимся?

Прошка посчитал пальцами оставшиеся дни.

– Да вроде должны!

– Доставай свою Аароновку! – в один голос приказали Симон и Григорий.

И уже через пятнадцать минут они друг друга вновь перестали видеть. Так что не вспомнили ни женских боёв крапивой, ни мужского дартса топорами, ни куриного театра. Хотя возможно, всё это Прошка выдумал, на сон грядущий, чтобы хотя бы к воскресной обедне господа Симон и Григорий очнулись в подобии памяти и в образе разума.

На исповеди они каялись во многих разных грехах. Отец Николай уже привык к их покаянным слезам, связанным в основном с противоборством зелёному змию. Но на этот раз оба, не сговариваясь, жаловались на тревоживший их жезл Аарона. Священник плохо учился в семинарии и, придя домой, открыл присланную из Петербурга книгу современных протестантов с толкованием Ветхого Завета. В издании жезл Аарона таинственно отождествлялся с жезлом Моисея. Дальше отец Николай читать не стал и только сплюнул. Но жалобы Симона и Григория на жезл Аарона смутили его.

«Уж не протестанты они?» – подумал он мельком. Но тут уже жена Анфиса принесла ему борщ, и батюшка приступил к трапезе. Закончив кушанья, он вдруг взглянул на попадью и как-то ощутил некое пробуждение в своём жезле. Осознав прочувствованное, он молнией бросился на колени, стал креститься на образа, биться лбом в пол и затараторил:

– Чтиво протестантское! Даже через буквы увлекает в своё болото! Сожги вон ту книгу, Анфиса, в печь её!

Через девять месяцев в семье батюшки родился наследник. Почему-то отец настоял назвать его Аароном.

К оглавлению повести
«Симон и Григорий»