Китайский перевод рассказа

Огромный жёлтый Lamborghini Urus подъехал к главному входу, подняв клубы пыли. Из-за руля вышла ухоженная молодая женщина в коротком пальто. Мимолётом бросила взгляд на номер, где на американский манер красовались буквы “YAMA”. И буквально вспорхнула по ступеням вверх, хлопнув за собой дверью. Внутри по стенам коридора стояли, сидели и лежали люди. Много людей. И с разных концов здания сюда приводили новых. Хозяйка прошествовала в свой кабинет и приказала заводить по одному. Помощник пригласил первого посетителя. Представил его:

– Чандра Махавир, 43 года. Добрый и обходительный. Умер, случайно свалившись со скалы в реку. Хотел произвести впечатление во время первого свидания. Не женат, детей нет.

– Умер? – удивился мужчина, когда помощник закончил. – Так, девушка, я вижу, вы тут главная. Давайте просто позвоним в полицию. Я просто забыл документы дома.

Дама не обратила на его обращение никакого внимания.

– В чём виновен?

– Воровал в продуктовых магазинах с девяти лет. Всего 1355 случаев. Поймали два раза, каждый раз отработал.

– Воровство – это плохо, – загрустила хозяйка. – Раскаивался?

Прежде чем мужчина сообразил, что к чему, и хотел было ответить, помощник громко произнёс:

– Ни разу!

– В камень его! – приказала дама. – Следующий.

Правда, слово «следующий» Чандра Махавир услышал уже как бы из-под воды. Всё его тело в мгновение ока заволокло какой-то упругой тканью и, кажется, сжало до размеров яблока. Никакой боли при этом он не почувствовал. Тесно, нечем дышать – да. Но боли не было. Странно, что не хрустели кости и не разрывались органы. Просто Чандра стал таким маленьким, что его мог положить на ладонь девятилетний мальчик. И – тишина. Бездвиженье и темнота.
– Так, ну ладно! – начал страдалец. – Да, я кое-что брал с полок магазина. Но мне нечего было есть тогда. Я же не продавал, а ел. Просто ел, потому что был голодный. Давайте я отработаю, хорошо?

Никто не ответил. Только стало чуть светлее, и мужчине показалось, что он увидел перед собой раскидистое дерево.

– Вы меня куда-то вынесли? Эй! Ау! Ну я же признался во всём. И сказал, что готов отработать. Давайте договоримся! Зачем в мешок-то кидать! Или что это?

Снова никто не ответил. Мужчина хотел было растолкать – каменный он, что ли – мешок руками изнутри, только вот ничего не получилось. Оказалось, что и локтей нет как нет, ни головы, чтобы упереться, ни ног. А просто есть он – словно бы просто камень. Лежит себе на земле и занимается самоосознанием.
Тогда получается, что и гóлоса не должно быть, если нет рта, губ, языка, голосовых связок, лёгких. «Чушь какая-то», – подумал про себя Чандра-камень, а вслух прокричал:

– Э-эй! Меня кто-нибудь слышит?

Но ему никто не ответил. Зато теперь камень-Чандра ясно увидел всё окружающее. Это был солнечный летний день, цветущий – и даже разросшийся сад. Перед ним росло прекрасное большое дерево с огромными ветвями, которые создавали приятную тень. Где-то поодаль, похоже, был пруд, потому что скиталец почувствовал лёгкий бриз и как будто услышал всплеск воды. Подобие холма далеко-далеко, у горизонта, и бесконечное небо. Облака плывут, бегут, летят – кто их поймёт. А здесь, вблизи, сплошная трава, кустарники, ветерок.

– Что же это я – камень? – подумал он, а вслух всё-таки попробовал дождаться от кого-нибудь ответа: – Есть здесь кто живой?

И снова ему никто не ответил. Но камень не унывал. Он болтал и болтал часы напролёт, пока не спустились сумерки. О том, какие быстрые теперь железные дороги, какой вкусный мусс, если добавить в него цедру апельсина, какая красивая была женщина сегодня утром. Хотя он видел много красивых женщин, но лишь немногие позволяли ему ухаживать за ними. А всё потому, что он беден и из простой семьи. С другой стороны: что ж поделать. Если бы красавицы встречались с кем попало – что же это за жизнь такая началась. Всё происходит так, как должно происходить. И когда звёзды стали отчётливо сверкать на небе, камень заключил:

– Что ж, хотя бы я день не был голоден и не пришлось в очередной раз красть булку в кофейне на углу. И на том спасибо миру. Спокойной ночи всем, кто меня слышит! Я уверен, что все вы когда-то были людьми, просто забыли об этом. А теперь привыкли молчать и не отвечаете мне, но я вас разговорю, вот увидите! Сладких снов. Не знаю, что вам, деревья, снится.

И он закрыл глаза. Точнее – закрыл свой ум для всего внешнего и задремал. В первую ночь ему ничего не снилось. И он даже удивился: вроде вот только «закрыл глаза», а уже рассвет, уже новый день.

– Доброе утро всем моим милым молчунам! – прозевал он и потянулся. Гм, вроде бы реально сделал что-то такое, что соответствует человеческому «потянулся», только физически это никак не проявилось: лежит себе камень на одном месте и лежит. Да, надо теперь отучиваться от выражений «закрыть глаза», «зевнуть» и прочих.

За второй день камень освоился. Привык к своим габаритам, к равномерной телесности. Ни тебе нежных глаз, ни тебе грубых ног – всё одинаково твёрдое и крепкое. Атлетом легко себя почувствовать, как будто всё твоё тело – сплошная натренированная до невозможной твёрдости мышца. Никакой боли – одна только колоссальная, непобедимая мощь.

Вот только сколько так камнем жить? Человеком понятно: можно и в тридцать под поезд попасть, а можно и до девяносто дотянуть. В любом случае по двести лет люди не живут. И, будучи камнем, понимаешь, насколько это круто. А камнем сколько жить? Он же не зверь и не рыба. Не дерево даже. Пальма тридцать лет живёт, секвойя – тысячу лет может жить, но для каждого примерно понятен срок. А камень – он может миллионы лет лежать! Новый биологический вид разовьётся из предыдущего и вымрет в процессе эволюции, а камень так и будет лежать перед деревом, которое придётся прапрапра- и тысячу раз правнуком вот этого дерева – и ничего не изменится. Ладно бы ещё на берегу моря лежал – приливы, отливы, стесался бы как-нибудь. А так сколько в траве лежать? Да и опять же – человеком понятно, как добро или зло делать. Украл – плохо, голодного накормил – хорошо. А камень как может хоть что-то сделать, а? Вопрос.

– Дерево, а дерево! – прокричал, насколько мог громко, камень. – Вот ты как благие дела делаешь? Если путник от дождя под твою крону спрячется – можно ли сказать, что ты доброе сделало, дерево? Ведь ты ничего, по сути, не изменило в своём последовательном и постоянном не-делании. Ничего-не-делании. Если тебя срубят, и ты упадёшь на человека и убьёшь его – ты же опять-таки не виновато. У тебя же нет воли ни доброе творить, ни злое, прав я? Ну что ты молчишь, дерево?

И камень добавил спустя полминуты:

– Ну что, ты не вспомнило, каким человеком было в прошлой жизни?

И опять никто не ответил.

Так прошла первая неделя. Камень просыпался с рассветом и желал всем обитателям сада доброго утра. Он верил, что каждый из них когда-то был человеком, поэтому не оставлял надежд, что кто-то вдруг вспомнит, прозреет – и ответит ему.

Через две недели камень задумался: а вдруг кто-то ему отвечает, а он просто-напросто не слышит? Ведь и сам камень говорит как умеет: по-человечьи. Вот только звука-то быть не может – что, если он один в своём сознании только слышит, что говорит? А для всех остальных – лежит себе камень, помалкивает. А если так – что, если трава и кустарники ему отвечают, но это он их не слышит, так как не распознаёт их речь, не менее «человечную», что бы это ни значило в молчаливом садовом мире.
Впервые за всё это время камень опечалился. Действительно: вдруг каждый говорит на своём языке и никто друг друга не слышит? Как киты издают ультразвук, который могут уловить только приборы, но не человеческое ухо. Так и он, камень, вещает на всю округу, но никто даже не догадывается, что в саду появился такой болтун.

В одной из немногих книг, которые камню довелось читать в прошлой жизни, писалось про кальпы – чудовищно огромные по человеческим меркам отрезки времени, которыми боги жонглируют, как апельсинами. За одну кальпу уродятся миллионы поколений и материки изменят свою форму, а Шива только успеет приоткрыть веко. А всего таких кальп – мириады. Даже холод пробирает от такой мысли. Даже камень, который шёлковой тряпочкой изотрут до половины за тысячи тысяч лет, в этой перспективе выглядел сущей песчинкой на мировом пляже.

Но страдалец решил не унывать. Камень пообещал себе каждое утро приветствовать обитателей сада хотя бы сто лет. И вот даже если тогда ему никто не ответит, то… ну, хорошо: ещё сто лет он будет вещать, но не больше. В глубине души он надеялся, что всё это не зря. То ли дело бездушный с виду камень. Но совсем другое дело – дерево. Оно растёт, ширится, крепнет. На его ветвях распускаются почки, растут листья. Эротический подтекст представившейся картины напомнил камню о женщинах, и он вдруг с удивлением осознал, что не жаждет любви в её человеческом, плотском измерении. Здесь, в саду, он, как монах в оранжевом одеянии, познаёт дзен и растворяется в общемировой любви. Которая есть единство, и радость, и благо.

Оптимизму камня предстояли суровые испытания. За летом пришла осень, полили дожди, которые сменила зима, и холод, и снег. Иногда хлопья полностью залепляли тело камня, тогда он чувствовал двойную отчуждённость от мира: с одной стороны, его душа заперта в твёрдом мешке, с другой – даже этот мешок как будто завернули в холщовую обёртку и положили в ледяной подвал. Грустно. Но камень по-прежнему просыпался с первыми лучами солнца и по-прежнему приветствовал сад. За лето он успел познакомиться с каждой травинкой, и с каждым кустарником, и с цветком, и с мхом, и с каждым бугорком на земле.

В один из зимних вечеров камню стало настолько грустно, что он рассказал, как впервые украл сдобную лепёшку из магазина и никто того не заметил – ни хозяин магазина, ни посетители. Он съел её тут же за углом – и никогда прежде и в будущем еда не казалась ему такой вкусной. На следующий день владелец лавки обругал его и приказал не топтаться здесь, если не собирается ничего покупать. И камень понял, что тот ничего не видел. Пожалуй, впервые камень так подробно рассказал саду о людях. Сердце его развеселилось, и он даже спел песню, которую пела ему мама, когда он долго не мог заснуть во время грозы. Сад слушал его и по-прежнему молчал.
Наступила первая весна. Снег растаял и сбежал ручьями в долину. Зацвели первые цветы, а облака стали совсем другими – приветливыми, дружелюбными. Камень пел весёлые песни и рассказывал забавные случаи из жизни. Теперь он больше не думал о плохом, а просто старался радовать всех окружающих – слышали они его или нет.

Но вот за весной пришло новое лето, за ним – осень, и с каждым новым холодным днём, под мокрым снегом и застланным тучами солнцем, камень вновь начинал грустить. И иногда даже унывал, всё чаще допуская, что его никто не слышит.

Прошло десять лет, и камень мало-помалу освоился в новой действительности. Он уже не требовал ответа от других – просто продолжал рассказывать весёлые истории. Исходя из принципа: делай то, что нужно для хорошего настроения других, а что там на самом деле – вторично. Осенью он по-прежнему пригрущал, весной – расцветал и хвалил цветы всех кустарников в округе.
Постепенно он привык к новому темпу жизни. День уже не казался таким долгим: как будто просто вышел на прогулку. Неделя представлялась лёгким фильмом, который можно посмотреть свободным вечером. А год потихоньку стал восприниматься как рабочая неделя: январь в понедельник, сентябрь в пятницу, в воскресенье – новый год. Спустя двадцать лет он наконец понял: для камня и тысяча лет – как долгое, но всё-таки не бесконечное путешествие. Вокруг света проплыл на корабле – вот и тысяча лет прошла. Недолго совсем. Он даже решил для себя, что будет говорить вслух до конца своего бытия – сколько бы кальп ни прошло на свете. Во благо всем живым существам.

Однажды утром камень вдруг заметил:

– Ох ты, ребята! А ведь сегодня ровно 33 года, как я с вами! Доброе утро!
Он посмотрел на солнце, и оно ему ответило, как девяностолетний старец:
– Ох, как же ты достал своей болтовнёй…

Камень остолбенел: неужели солнце его всё это время слушало? Может быть, он мешал ему шествовать не небосклону? 33 раза оно провернулось вокруг земли, и всё это время камень болтал ему под руку?

– Прости, солнце! – стушевался камень.

– Причём тут солнце? – тем же скрипучим голосом произнёс тот же старик. – Это я.

– Кто «я»?

– Как это? Д-дерево, – оно немножко заикалось.

– Дерево? – удивился камень. – Так ты умеешь разговаривать?

– Я-то? Да тут все умеют разговаривать. Просто никто не хочет. Спят все. Чего распаляться-то.

Камень ментально почесал затылок.

– Как это: все умеют разговаривать? И вот этот куст тоже?

– Куст? Да, умеет. Говорю же: все.

– Так чего же все молчат-то, а? – вскипел камень. – Я тут распинался 33 года, а вам было просто лень языком пошевелить?

– Да послушай, камень! – увещевало его дерево. – Ты думаешь, ты тут первый, который про людей рассказывает? Нет никаких людей. Выдумки это всё, как воскресший жёлудь или бессмертное зерно. Никто из наших тут никогда не видел людей. Слышишь – никогда! Я тут уже двести лет расту – и н-не видело ни одного человека. Так что не рассказывай сказки и п-помолчи уже.
– Как это? – вообще ничего не понял камень. – Вы что же, не верите, что в прошлой жизни были людьми?

Но из головы у него по-прежнему не выходило то, что дерево его всё это время слышало и 33 года молчало в ответ.

– Я их никогда в жизни не видело, – вздохнуло дерево. – С чего бы мне в них верить?

– Да? А ты видело когда-нибудь микробов, которые подтачивают твои ветви? или споры, из-за которых твоя крона обрастает мхом? Ты их никогда не видело, но это не значит, что их нет.

– Эх, – вздохнуло дерево, – и в это я тоже не верю. Может быть, ты не знаешь, но мы тут на высоте четыре тысячи метров над уровнем моря. И из всех живых существ я видело только червяков, которые начинают вертлявиться, если на них падает листик или старый кусок ветки. И эти существа совсем не похожи на тех людей, о которых ты фантазируешь. Они не умеют разговаривать, строить дома и выбирать кружевные ткани – я опять не знаю, что это т-такое. Так что не выдумывай сказки и дай нам просто отдохнуть. Жизнь и так нелегка, не надо её омрачать одурманивающими вымыслами.

И дерево умолкло. Камень насупился и тоже молчал. Он не проронил ни слова несколько минут – целая вечность его терпения. Но затем не выдержал и адресовал вопрос своему соседу:

– Куст, а ты меня слышишь? Эй, ну просто ответь: слышишь или нет? Я не намерен ещё тридцать три года потратить на то, чтобы разговорить тебя, а потом – того, третьего, десятого и так далее! Слышишь ты меня или нет?

– Слышу. – Это был даже не ответ, а писк. Как будто мышка пикнула.

– Ну красота! – камень ментально хлопнул себя по бедру. – Я тут добрую треть века распинался, а они все играли в молчунов! Класс, спасибо вам большое, друзья! Большое – бессердечное, бесчеловечное спасибо!

И камень метафорически отвернулся от мира и замолчал. Навсегда. Ну, почти навсегда. Его молчание длилось, действительно, долго. Целых четыре года он не произнёс вслух ни единого слова. Он бы и дольше безмолвствовал, но – вдруг – его осенило. Так сильно, что он немедленно нарушил молчание.

– Дерево! А дерево! – среди ставшей привычной тишины его обращение прозвучало, как гром среди ясного неба. Казалось, вся природа здесь всколыхнулась. – Послушай, дерево, – я знаю, что ты меня слышишь, – помнишь, ты в тот раз сказало, что мы все на высоте четыре километра над морем? У меня вопрос: а как ты об этом узнало, если ты всю жизнь растёшь здесь и не встречало ни одной живой души, которая могла бы тебе об этом сказать?

Камень торжествовал. Он силой собственной мысли смог разорвать замкнутый круг. После его вопроса становилось очевидным, что дерево всё-таки общалось с кем-то из живых существ. Действительно: как кто-то, живя в пещере, может знать, что такое солнечный свет. Так и дерево: не могло же оно спуститься вниз, а потом вернуться! Значит, либо оно в прошлой жизни было человеком, который имеет представление о морях и горах, либо встречало за свою нынешнюю жизнь человека, который это ей рассказал. Камень ликовал.

Дерево, которое изначально вздрогнуло – не от вопроса, а от неожиданного говорения камня, – теперь насупилось. Но спустя некоторое время всё же ответило:

– Гм, ты почти ввёл меня в ступор своим вопросом. Я тут задумалось: а действительно, как я могло об этом узнать? И я поняло: мне об этом сообщили горные породы.

Камень ждал продолжения, но дерево умолкло.

– Так, ну ладно, пропустим мимо ушей про горные породы. А дальше что?
– А дальше – всё. Им сказали ещё более глубокие породы в земле. А им – соседние породы, которые выходят к подземным водам и к морям. И которые питают деревья, которые произрастают на берегах.

Камень был поражён.

– Постой, ты хочешь сказать, что вы можете общаться с другими деревьями? Это как?

– Нет, не со всеми, конечно. Я могу общаться с деревьями, которые растут невдалеке. Наши корни уходят в почву, и мы иногда посылаем недостающие минералы тем из нас, кто заболел или поранился от ветра. А деревьям, которые далеко-далеко от нас, мы можем посылать сигналы через почву, но идут они очень долго. Это я такой старый. Лет семьдесят назад получил ответ от одного дерева на берегу океана. И послал ему новое письмо. Но ответа до сих пор не получил. Жду…

– Гм. То есть если вот этот куст прибьёт к земле ливнем – ты сможешь передать ему железа через корни?

– Ну, не железа, а марганца, различных солей, нитратов. И куст может мне что-то передавать. Прошлой осенью, когда я захворал, он передал мне молодых клеток, которые буквально поставили меня на ноги.

– Интересно. А как это происходит?

– Очень просто. Под землёй везде растут грибницы. Мы используем их каналы, чтобы передавать друг другу микроэлементы. А грибы за это прикрепляются к нашим корням и разрастаются.

– Фантастика! Это же как интернет, только круче! Такой биологический интернет! Кру-уто!!!

Несколько обитателей сада, которых камень никогда прежде не слышал, захихикали. А за ними засмеялись и все остальные – заулюлюкали, загоготали, заухмылялись и зашишикали.

– Ребёночек-то подрос! – философски заметил чей-то неизвестный голос.
Камню было приятно такое внимание. Слово за слово – и он разговорил всех обитателей сада и постарался тщательно запомнить, как кого зовут. Выяснилось, что они всегда – причём совершенно без слов – помогали друг другу через грибницы, питали, передавали полезные элементы и позитивные эмоции. Если можно так выразиться о цепочках молекул, которые поддерживали настроение растений и помогали держаться сообща в тяжёлых условиях высокогорья.

В ходе беседы выяснилось также, что камень поначалу восприняли как болтуна. Да и что вообще с него взять – лежит кусок минерала, ни с кем ничем не делится, только болтает. Но и это удивило растения: прежде они никогда не слышали живого слова от «мёртвой природы». Остальные камни – породы и скалы – всегда молчали. Деревья и кустарники воспринимали их как фон. Также, собственно, они отнеслись и к речам камня. Мало ли что издаёт вибрации во вселенной.

Хотя справедливости ради надо признать: растения попросту долго не разговаривали друг с другом с помощью слов. Поэтому речи камня они восприняли, как человек бы, наверно, воспринял инопланетный музыкальный инструмент: вроде как звуки и тональности, а на самом деле – осмысленный язык. Только к концу тридцатилетнего говорения камня некоторые вспомнили, что знали какие-то слова. Но речи про людей до сих пор воспринимались как бесплотная фантазия.

Камень начал горячо уверять своих новых друзей, что в прошлой жизни он был человеком. У него даже было имя – погодите, дайте-ка вспомнить. Ман-, Чал-, -Чен- – как же его звали? Но были имя и фамилия – это точно! И были ноги, с помощью которых он передвигался по земле. И руки, которыми он брал, удерживал и переносил предметы. И ещё он общался с остальными людьми – вот этими же самыми словами, как и с растениями теперь.

Деревья и кустарники слушали камень с нескрываемым удивлением. Что за невидаль – передвигаться по земле. Но как же оторваться от корней? Чуть сдвинешься – и сломаешься ведь. Или как это – руки? Разве это видано, чтобы дерево ветку вниз склоняло и схватывало – да вот хоть тот же камень! Но чудеснее всего был рассказ о том, что люди могли фантазировать, видеть грёзы. Чтобы деревья представили себе человека – это само по себе фантазия. Может, это и есть первые воспоминания растений о том, что они в прошлых жизнях были людьми?

Поначалу такие идеи прозвучали как нечто ломающее привычное и, казалось, единственно возможное представление о мире. Наверно, человеку – если он всё-таки существует – так же сложно представить, как он отламывает от себя руку, а от неё вырастает новый, маленький человек. Судя по рассказам камня, люди размножались довольно странным способом. Они вообще жили очень странно. Не были ничем прикреплены к почве. Откуда же они получали влагу и пищу? Камень отвечал им на их бесчисленные вопросы. И мало-помалу, один за другим, растения в саду стали допускать мысль, что человек – не фантазия, что он может существовать в действительности. И что деревья и кусты когда-то были людьми.

Это учение пришлось настолько в диковинку, что оно сразу завладело умами растений. По мере того, как камень просвещал их, они начали фантазировать, какими людьми они были раньше. Но всё равно – за неимением наглядных примеров – люди у них получались плантоморфными. На пальцах у их предков распускались весной почки, а плоды зрели и отрывались от лица и груди, как яблоки от яблони. Передвигались они в самоходных горшках. А любили женщин с помощью переносимой по воздуху пыльцы.

Прошло два года, когда прижавшийся к почве куст Радж (в какой-то момент они начали подбирать себе и друг другу имена) окончательно поник и засох. Никто не обратил на то внимание. И лишь камень спросил, как растения отправляют умерших собратьев в последний путь.

– Умерших? – переспросило дерево.

– Ну да, ведь куста не стало.
– Куста не стало?

Дерево никак не могло взять в толк: о чём это камень? Он долго переспрашивал, что это за смерть и причём здесь вот этот кусок засохшего дряхлого дерева.

– Да как ты смеешь употреблять такие слова! – вскипел камень. И тут на него обрушились все прочие растения, искренне вопрошая: «Что это с тобой? Из-за чего ты так разгорячился?».

Поначалу камень вообще не хотел общаться с бесчувственными на поверку обитателями сада. Но они с такой теплотой и заботой старались ответить на все его недоумения, что в конце концов он решил дать им возможность высказаться. Каково же было его удивление, когда выяснилось, что смерть отдельно взятого куста или дерева обитатели вовсе не считали смертью. Для них засохшая крона была чем-то сродни ороговевшей кожи или отрезанного куска ногтя. На месте старого куста вырастет новый. Но это только часть единого существа, под которым растения понимали… сад в целом. Только сад целиком имеет значение! Все составляющие его части – не более чем клетки, которые могут почковаться и умирать, но организм от этого, в целом, остаётся прежним.

Соответственно, насельникам густого сада было очень удивительно узнать, что скончавшийся куст – самостоятельная и уникальная личность. Дерево аргументированно возразило, что нельзя же считать каждый оторвавшийся с его веток лист отдельным существом. Люди же не оплакивают выпавший зуб, считая его автономной душой. Камень не знал, что ответить. Он впервые столкнулся с одним простым доводом, который на глазах рушил на этот раз привычное ему миропредставление. Впрочем, камень не намеревался сдаваться и всем сердцем хотел дойти до самой сути.

Он начал рассуждать про себя так. Да, упавший волос или отрезанный кусок ногтя, конечно, нельзя считать самостоятельной душой. Но отдельно взятый человек – это же единица души. По логике дерева, только смерть всей семьи или клана можно считать смертью, но ведь это не так! Ведь камень переживал смерть друга, который погиб в аварии. Это же не лист упавший. И камень придумал простой, но толковый контрдовод. Ведь дерево обращается к кусту как к другой личности. То есть он понимает, что это некто иной.

Камень начал вести прочеловеческую проповедь, убеждая насельников сада в их уникальности, индивидуальности. Поначалу деревья и кустарники слушали камень с подозрением, как если бы он проповедовал новое, абсурдное учение. Но мало-помалу растения начали признавать, что в словах камня есть доля истины. Так они впервые начали интересоваться людьми не с точки зрения их тела, корпуса, а с точки зрения их души.

Обитатели сада всё больше погружались в удивительный, но пока неведомый мир людей. Тем интереснее и желаннее было с ними встретиться воочию. Но вот беда – на такую высоту пока не заходил ни один человек.

Желая во что бы то ни стало убедить сад в существовании людей, камень каждый день рассказывал все примеры человеческой доблести, смелости и самопожертвования, которые он только мог вспомнить. Затем, когда положительные примеры закончились, начал вещать про низость и трусость, предательство и измену. И всё равно ему не удалось хотя бы в самых существенных чертах передать деревьям и кустам, кто же такой человек.
Поначалу камень пал духом. Он начал рассказывать про людей не каждый день, а через день. Затем – раз в неделю, дважды в месяц. Спустя тысячу лет он устал и вздохнул. Каково же было удивление камня, когда его все разом поддержали, заговорили, запели, что не нужно унывать, что все они обязательно увидят человека. И не одного – а целую стаю людей, огромное скопление, крепко сплетённых ветвями особей пять или шесть!

Камень не стал смеяться над таким представлением о людской толпе. Ему было безмерно приятно, что его все разом поддержали, стали подбадривать, даже в почве он почувствовал прилив нитратов, что бывало только тогда, когда одно дерево влюблялось в другое.

С тех пор камень повёл проповедь высшей человечности в нечеловеческом обществе. В результате сад буквально расцвёл на глазах. Все друг друга приветствовали каждое утро, общались между собой, праздновали дни рождений, пели и даже молились – какому-то неведомому Богу.

Если бы деревья, кусты и камни были живыми существами – было бы правильнее назвать их монашеской общиной. Камень стал их настоятелем и поддерживал дух братии, буквально вырываясь вон из кожи от переполнявшей его любви. Как-то он даже поймал себя на мысли, что и не нужны эти люди, раз им и так хорошо, раз они и так живут в невероятной гармонии. Но он отверг эту мысль и с тех пор начал практиковать чистку ума от всех негативных идей.

Постепенно садовая община обзавелась собственной исторической памятью. Насельники с тщаяньем напоминали друг другу о самых знаковых событиях, которые случались с ними в прошлом. И обитатели сада даже завели собственную летопись. Кто-то предложил за точку отсчёта считать время воплощения камня в камне. Получился 1353-й год каменной эры. И когда все дождались очередной годовщины появления их наставника в саду, точно в тот самый день, округу огласил неизвестный яростный рёв, и растения почувствовали непривычный вкус сгоревшей подземной сажи.

Спустя полчаса послышался хруст веток где-то внизу, и все разом замолкли и усилили слух. Явственно доносились чьи-то переговоры, но пока никого не было видно. Весь сад настороженно замер, впервые предположив, что голоса могли принадлежать людям. Наконец, двое взрослых мужчин, в тёплой одежде, с укутанными платками лицами и с рюкзаками за спиной, забрались на холм. Вслед за ними наверх поднялся и маленький мальчик, лет девяти – точь-в-точь такой, каким помнил себя камень в детстве.

Люди прошлись по саду, оглядываясь и негромко переговариваясь между собой. Изо рта у них вырывался пар. Камень нутром чувствовал, как напряглись все жилки деревьев и растений, как внимательно они следили, осязали и обоняли пришельцев.

Вдруг мальчик взял камень в руку, замахнулся и бросил его в пруд, который находился по соседству с садом. Считанные секунды – и камень оказался на твёрдом илистом дне.

– Э-эй! Меня кто-нибудь слышит?

Но ему никто не ответил. Через минуту, когда муть опустилась вниз, камень ясно «увидел» всё окружающее. Редкие водоросли, спящие ракушки и подземный ключ, через который в пруд поступала ледяная вода. Камень попробовал взглянуть наверх, в надежде увидеть вершину дерева, кустарники или хотя бы облака в небесах. Но вверху была сплошная чернота.

– Что же это – всё теперь заново? – подумал он, а вслух всё-таки попробовал дождаться от кого-нибудь ответа: – Есть здесь кто живой?

Мимо проплыл карп. На мгновение он остановился, но, видимо, посчитав, что ослышался, вздрогнул хвостом и поплыл дальше, бурча что-то невнятное себе под нос. Больше никто ему не ответил.

30 октября – 30 ноября 2020 года

Рассказы Михаила Кожаева
Другие произведения автора