Конечно же, это простое совпадение, но в произведениях Достоевского встречается упоминание автомобильного бренда, который появится лишь в середине XX века. Азартные игры в «Игроке» проходят в вымышленном Рулеттенбурге в своего рода казино, которое в романе именуется «воксалом» (3, 372). В примечаниях (3, 461) приводится источник и даётся объяснение этого слова: воксал (англ. vauxhall) – увеселительное заведение.

Слово «воксал» интересно само по себе. Немецкий филолог Макс Фасмер указывает, что изначально «воксхолл» – это парк и увеселительное заведение в пригороде Лондона (сегодня – в черте города). Соответственно, в немецком варианте слово должно было звучать как «фоксал». Это подтверждается и тем обстоятельством, что до XVIII века парк назывался «фоксхоллом» (Fox-hall). В русский язык термин перекочевал в форме «вокзала», всем нам сегодня известного как здания при железнодорожной станции. Изначально, однако, «вокзал» существовал в единственном, уникальном экземпляре – так именовался и железнодорожный пункт, и место увеселения в Павловске – императорской резиденции под Санкт-Петербургом. То есть слово отнюдь не было нарицательным (мы же не называем все музеи луврами или эрмитажами). В значении пассажирского здания «вокзал» впервые зафиксирован в «Словаре русского языка» 1891 года. У Достоевского же оно употреблялось в значении казино, игорного дома.

Так вот ещё интереснее то, что Vauxhall – это британская автомобильная марка. Она и сегодня практически неизвестна за пределами Соединённого Королевства. В Великобритании же она стала узнаваемой после Второй мировой, когда под шильдиком Vauxhall («воксхолл», практически достоевский «воксал») стали выпускаться немецкие Opel. Да, и сегодня подавляющее большинство «опелей» в Британии известны под маркой «воксоллов». Можно даже сказать, что все местные опелеводы ездят на вокзалах…

Вот ещё одно наблюдение подобного рода. Все мы привыкли к определённому написанию личных имён. Никто не пишет «Шакиспеар», имея в виду Шекспира. Хотя, с точки зрения русского языка, скажем, XVIII столетия, ошибки можно было здесь вполне и не усмотреть. Традиция даже закрепляет иные написания имён или фамилий, если таковые имели место в предшествующие эпохи. Например, у Льва Шестова есть сочинение «Достоевский и Нитше (Философия трагедии)», и никто не исправляет написание фамилии немецкого философа, которого сегодня принято транслировать как «Ницше».

У Достоевского также есть наименования, которые нам сегодня покажутся, мягко говоря, странными. Однако, разумеется, никому не придёт в голову что-либо исправлять у классика. Напротив, даже интересно разузнать: а кто такой «Ивангое», упоминаемый в «Неточке Незвановой» (1, 335)? Ответ может показаться парадоксальным: речь идёт о романе шотландского писателя Вальтера Скотта «Айвенго». Да, «Ивангое» – это прямая транслитерация названия романа “Ivanhoe” на русский язык. В подтверждение приведу кадр из фильма Уэса Андерсона «Королевство полной луны», в котором скауты проводят лето в лагере «Ивангое».

Так что фактически Достоевский говорит с нами со страниц своих произведений на языке совсем другой фонетической традиции, нежели та, к которой принадлежим сегодня мы. Однако в свете всего сказанного выше думаю, что смеяться над «Ивангоем» (да, мы его ещё и просклоняем), равно как над «Шакиспеаром», ни у кого из нас не поднимется язык. Напротив, изучение филологических реалий, которые представляются нам сегодня «детскими» или примитивными, позволяет лучше познать язык изнутри.

Вот ещё один пример употребления Достоевским иностранного слова, которое нам покажется странным и совершенно неизвестным. В то же время мы прекрасно знакомы с английским аналогом этого слова – «джентльмен». Достоевский же, во времена которого главным иностранным языком был французский, употребляет существительное «жантилом» (3, 410) (gentilhomme). Интересно, что «Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка» (1910) А. Н. Чудинова даёт два значения жантилома: 1) дворянин во Франции, 2) благовоспитанный человек. Так что, леди и джентльмены (точнее: «медам э жентьом»), чтение Достоевского расширяет границы нашего знания сразу в нескольких его осях.

И даже в большей степени это касается осмысления русского языка, поскольку Фёдор Михайлович открывает нам таинственную завесу, по каким принципам использовали родную речь в XIX веке.