Все мы помним неподдельное восклицание Фагота из «Мастера и Маргариты»: как Достоевский умер?! Достоевский жив! Упомянутый в прошлой главе «Сон смешного человека» ведь совершенно о том же: что загробное бытие не есть прощание с жизнью, что остаётся живая связь. Именно на «Сне смешного человека» – уж не знаю, специально ли составители двенадцатитомника поместили его последним или нет, – я ощутил неподдельную живую связь с Достоевским.

Я почувствовал, что он жив в своих сочинениях. И живость эта отнюдь не мнимая, так люди живут в произведениях своих рук, а сами воскрешаются памятью о них других людей, которым они дороги. Так, например, я общаюсь с умершим десять лет назад дедушкой, поздравляю его с днём рождения, просто вспоминаю добрым словом и представляю его себе – и для меня он, конечно же, не мёртв. Да, его тело давно истлело в могиле, но сам он жив в сердцах потомков, и эта жизнь вовсе не иллюзорна, как скажут материалисты.

Вместе с булгаковским Коровьевым остаётся признать, что Достоевский – жив! Только жизнь эта не абсолютна, как, скажем, факт биологической жизни, – а совершенно уникальна для каждого из людей. Для кого-то Фёдор Михайлович и мёртв, так как не играет в их жизни никакой роли. Но для меня он жив.

Конечно, необходимо ценить всякого человека, а тем более таланта, гения – при жизни. Но что делать, если ты родился спустя полтора века после него? Оказывается, нет в том никакой трагедии, ведь «жизнь жива» и нужно просто ощущать эту неувядающую, бессмертную связь с людьми условного, исторического прошлого. И название настоящих заметок – «Живой Достоевский» – кажется, как нельзя лучше отражает ощущение этой связи, благодаря которой мы можем совершенно безошибочно утверждать, что Достоевский жив. И Пушкин жив. И Цой жив! И всё дело лишь в том, чтобы это почувствовать и пропустить через себя.