Вот, казалось бы, кого ни за что не представили бы упомянутыми рядом. Впрочем, так и есть: Фёдор Михайлович не имеет никакого отношения к байкерам. Некоторые из них, в свою очередь, могут быть известными почитателями таланта Достоевского, но от этого связь между ними более зримой не становится. И тем не менее я неслучайно упомянул писателя и любителей мототехники.
Такое сравнение мне навеял отрывок из «Сна смешного человека», в котором лирический герой рассуждает, отчего ему так стыдно, что он отказал в помощи маленькой девочке, когда собирался покончить с собой. Ведь если час спустя выстрелишь в себя из револьвера – какое дело до страданий кого бы то ни было, пускай и беспомощной девочки:
«Представлялось ясным, что если я человек, и ещё не нуль, и пока не обратился в нуль, то живу, а следственно, могу страдать, сердиться и ощущать стыд за свои поступки. Пусть. Но ведь если я убью себя, например, через два часа, то что мне девочка и какое мне тогда дело и до стыда и до всего на свете? Я обращаюсь в нуль, в нуль абсолютный. И неужели сознание о том, что я сейчас совершенно не буду существовать, не могло иметь ни малейшего влияния ни на чувство жалости к девочке, ни на чувство стыда после сделанной подлости? Ведь я потому-то и затопал и закричал диким голосом на несчастного ребёнка, что «дескать, не только не чувствую жалости, но если и бесчеловечную подлость сделаю, то теперь могу, потому что через два часа всё угаснет». Верите ли, что потому закричал? я теперь почти убеждён в этом. Ясным представлялось, что жизнь и мир теперь как бы от меня зависят. Можно сказать даже так, что мир теперь как бы для меня одного и сделан: застрелюсь я, и мира не будет, по крайней мере для меня» (12, 507).
Логика героя ясна: если я сегодня обращусь в совершенный нуль, то какое мне дело до всего на свете! Или всё-таки есть дело? Вокруг этого вопроса и основываются нравственные терзания гипотетического самоубийцы. Когда я читал процитированный фрагмент, мне невольно вспомнился монолог профессора В. Н. Назарова, с которым тот выступал в неформальной части защиты моей диссертации. Он начал с того, что вспомнил момент «Бхагавадгиты», когда один из героев спрашивает у Брахмана, можно ли ему убить собственного брата, когда тот идёт на него войной. «Убивайте, убивайте! – пересказывал ответ божества профессор, – ведь всё это – сон! Жизнь – это сон! Ничто не реально, так что убивайте друг друга на здоровье!».
От этой темы он перешёл к различному пониманию собственной смерти в XIX веке и в XXI-м. Тогда, умирая – например, убивая себя из револьвера, – молодой человек рассуждал: исчезаю я, но вместе со мной исчезает и весь мир. Точь-в-точь, как в приведённом фрагменте из «Сна смешного человека», – замечаю я уже сейчас. И снова возвращаюсь к пересказу речи профессора: а сегодня молодые люди умирают, но у них совершенно нет ощущения, что мир уходит вместе с ними. Напротив: они прекрасно осознают, что мир остаётся прежним, да и вообще мало что теряет с их уходом. Добавилось больше цинизма и от этого – ещё больше могильного холода.
И буквально на следующий день мне на глаза попадается новость в Яндексе: байкерам-посмертным донорам органов предлагают льготы на транспортный налог. То есть подписываешь бумагу, что в случае аварии с летальным исходом соглашаешься на трансплантацию органов – сердца, печени, почек, глаз, – и тебе отменяют налог на средство передвижения. Это же совершенно в духе времени! – поймал я себя на мысли. Герой «Сна смешного человека» не задумался бы об этом: какая разница, ведь через два часа мир исчезнет вместе со мной, потому что я и есть причина мира! А сегодня всё наоборот: я могу разбиться, но пусть мои молодые и здоровые органы спасут жизнь нуждающимся в них людям!
Я не являюсь байкером, а за рулём машины езжу степенно. И тем не менее меня заинтересовала идея посмертного донорства органов: мало ли что в жизни бывает. Иногда читаешь новости, что разбившийся гонщик стал донором органов для шести человек, и невольно проникаешься уважением к трагически погибшему. Каково же было моё удивление, когда я узнал, что в России не требуется формального согласия на посмертное донорство. У нас действует презумпция согласия на донорство. Требуется лишь согласие родственников, а так каждый россиянин – потенциальный донор органов, были бы они лишь пригодными для пересадки. Так что достаточно лишь сказать родным о готовности стать донором, и в случае трагедии ты можешь спасти жизнь другому человеку.
В этом всём – в прочитанных новостях, во вспомнившихся историях, в новых законопроектах – действительно чувствуется дух времени? Или мы сами себя накручиваем? Ведь герой Достоевского передумал стрелять в себя и направился в конце рассказа искать ту самую девочку. Так что, получается, заложена в человеке всё-таки идея, что с его смертью жизнь человечества, жизнь всей земли не прекращается…