Достоевский – мастер слова. Его талант заключается не только в умении поразительно точно облекать мысли и переживания в предложения, но и в самом феномене игры слов. В том аспекте изящной словесности, когда созидается новая форма, наполняемая привычным содержанием, для которого в нашем привычном языке ещё не было такого слова. Да, Достоевский, кроме всего прочего, ещё и мастер неологизмов.
Широко известны его усилия, как бы сейчас сказали, по «раскручиванию» глагола «стушеваться». Фёдор Михайлович был горд своим изобретением, и оно кочевало из одного его произведения в другое. Интересно, как встречали его новое слово современники? Лично я, например, очень горд собственным неологизмом «охозня», но такое ощущение, что, кроме меня, никто так не выражается. Что же касается Достоевского, то «стушеваться» не единственная его филологическая инновация.
«Знаю, что вы, может быть, на меня за это рассердитесь, закричите, ногами затопаете: «Говорите, дескать, про себя одного и про ваши мизеры в подполье, а не смейте говорить: «все мы». Позвольте, господа, ведь не оправдываюсь же я этим всемством» (2, 503 – 504). В словообразовательном плане достоевское «всемство» создано по образцу «земства», но в указанном контексте несёт, на мой взгляд, также и юмористический оттенок. Как бы то ни было, писатель умеет проявлять гибкость в обращении с русским языком, раскрывая все его грани по возможности более полно, так сказать, во всём его ароматном разнообразии.
В то же время Достоевский использует такие обороты, которые сегодня покажутся несколько несуразными. Все мы знаем, что «отлично», если это наречие, выражает превосходную степень, пять баллов. Или сто баллов, в зависимости от стадии образования. Но в любом случае «отлично» сегодня весьма редко используется в изначальном смысле: отличать одного от другого, отличаться. «Новое показание отлично от предыдущего», – в этом ключе невольно приходится осознавать, что «отлично» – часть составного сказуемого. Фёдор Михайлович новых веяний в русском языке, конечно, не застал, поэтому с лёгким сердцем ставит рядом слова «отлично хорошо» (9, 345).
Без запятых. Не «отлично, хорошо», как мы часто выражаем согласие в телефонном разговоре, спустя запятую понижая степень удовлетворённости с пяти до четырёх баллов. Нет, Достоевский имеет в виду, что понимать можно действительно хорошо, в отличие от тех моментов, когда человеку лишь кажется, что он понимает.
Столь же несовместимыми сегодня покажутся наречия «сейчас» и «тогда», обозначающие даже разные времена: «сейчас» – настоящее, «тогда» – прошедшее или будущее, в зависимости от контекста. Достоевский с лёгкостью преодолевает данное мнимое противоречие. В «Братьях Карамазовых» Катя, давая показания, сообщает о Мите: «А за день до того, как убил отца, и написал мне это письмо, написал пьяный, я сейчас тогда увидела, написал из злобы…» (12, 211).
Употреблённое в прошедшем времени «сейчас» само приобрело оттенок прошлого, в значении «тотчас», «сразу же», что в английском соответствовало бы past perfect continuous. В «Идиоте» Достоевский и вовсе использовал глагол «позабывал», который в точности соответствует данному варианту прошедшего времени, но в современном русском языке отсутствует: «Так как он часто сбивался с одного на другое и позабывал, о чём начинал говорить, то князь затих, чтобы дать ему высказаться» (7, 221).
Для Фёдора Михайловича вообще близко употребление «сейчас» в значении «сей час», то есть тотчас, именно в тот момент, когда происходило действие. Поэтому у Достоевского можно встретить прилагательное «сейчашний» в значении «тогдашний». Сравните, например, с эпизодом из тех же «Братьев Карамазовых»: «Грушенька подняла с подушки голову и поглядела на Алёшу с умилённою улыбкой, засиявшею на её как-то вдруг распухшем от сейчашних слёз лице» (11, 419). В данном случае наблюдается живая преемственность нашего современного языка с языком Достоевского, а его в свою очередь – с исходным старославянским.
С последним, кстати, классика сближает употребление непривычных «сейчашнему» уху предлогов и падежей в тех случаях, когда мы используем совсем другие. В частности, мы говорим «наблюдать за кем-то», герои Достоевского «над собой наблюдали» (5, 216). Мы говорим, «страдать по кому-то» (по нам), у Фёдора Михайловича мы слышим «страдая по нас» (5, 232). Последняя форма, впрочем, была общепринятой в XIX веке, её часто можно встретить у Толстого. Или связка «трепетать от чего-то», в которой у Достоевского отсутствует предлог: «Всё, чего трепетало семейство, уступая этому графу Аглаю, всё уже осуществилось в полгода» (7, 312). Не «от чего трепетало», а просто: «чего трепетало».
Но встречаются и ошеломляющие обороты, заставляющие осознать, насколько по-другому мыслили на нашем родном языке полтора века назад. Раскольников представляет маме Соню: «Это Софья Семёновна Мармеладова, дочь того самого несчастного господина Мармеладова, которого вчера в моих глазах раздавили лошади» (5, 230). Не на, а в моих глазах – согласитесь, это придаёт ужасающий оттенок высказыванию. Но заодно и подчёркивает тот аспект, что свершившее не было простым наблюдением, но оказалось пережито в сознании свидетеля.
Впрочем, может статься, что это лишь домыслы читателя, склонного к фантазёрству, на самом же деле просто сменилась форма устойчивого выражения. Просто раньше говорили несколько иначе, чем теперь. Как, например, в выражении «отдалить минуту», которое у Достоевского звучит иначе: «Князь точно обрадовался, что пришлось положить назад в карман письма и удалить минуту» (7, 128). Лично мне представляется геометрическая проекция, в которой «отдаляют» рукой на небольшое расстояние, а «удаляют» – силой мысли на тысячи шагов.
Или, на той же странице: «Вера, простодушная и нецеремонная» (7, 128). Мы бы сегодня сказали «бесцеремонная», но в этом случае отчётлива слышна нота пренебрежения, даже наглости, в то время как у Достоевского «нецеремонность» сродни душевной простоте и отсутствию всякого лукавства.
В «Идиоте», как и в «Преступлении и наказании» чрезвычайно много интересных речевых оборотов. Сосредоточивая внимание к словам князя Мышкина, в одном из эпизодов «Лебедев наострил глаза и уши» (7, 139). Сегодня мы употребляем это выражение даже в более просторечной форме – «навострить уши», то есть прислушаться с любопытством. Есть ещё вариант «навострить лыжи» – приготовиться убежать, незаметно скрыться. Но у Достоевского «наострить глаза и уши» как нельзя лучше подчёркивает концентрацию слушателя. Лебедев как бы увеличил зум своего восприятия, чтобы внимательно выслушать князя и уловить все детали. Так заостряет художник карандаш, чтобы запечатлеть все детали.
Далее, у Достоевского можно встретить следующие непривычные выражения:
— меня руководить (7, 118) (а не мною, как бы мы сказали сейчас)
— намекать то же самое (7, 140) (а не на то же самое)
— запрошлую ночь (7, 276) (а не прошлую)
— наклонен был к мысли (8, 17) (а не склонен)
— к завтраму (8, 72) (а не к завтрашнему дню или просто: к завтра)
— напоследях (7, 147) (а не напоследок)
И пускай заключительное слово, «напоследях», вложено в уста Рогожина, а мы знаем, что Фёдор Михайлович знал и любил использовать в своих произведениях просторечные выражения и диалектизмы, – тем не менее иногда заводит в тупик та частота, с какой у классика встречаются непривычные высказывания.
У Достоевского встречается целая кавалькада написаний, не соответствующих современным нормам языка. Но в том их и прелесть, что, находясь в едином языковом поле, мы можем подсмотреть, как было принято писать в XIX веке. Читая классиков, мы получаем возможность «лишний» раз обозреть живое и беспрерывное развитие языка, изменение его стилистических, орфографических, пунктуационных и даже графических правил. Так, Достоевский пишет «повидимому» (7, 240), «попрежнему» (7, 251), в то время как сегодня принято дефисное написание этих наречий: по-видимому, по-прежнему. Достоевский пишет «однакоже» (7, 261), но сегодня два противительных союза разделяются пробелом: однако же.
У Фёдора Михайловича можно также встретить выражения «об труде» (7, 265), «относились об них» (7, 228), хотя сегодня предлог «об» употребляется в тех случаях, когда после него следует слово, начинающееся с гласной: «об Архангельске», «об этой истории». Причём обратите внимание, что я привёл примеры из одного только «Идиота». А стилистические особенности письменной речи Достоевского менялись в течение десятилетий. Поэтому мы можем говорить о филологических трансформациях не только в сравнении с современными нормами, но и в рамках произведений классика разных периодов его творчества.
Приведённые выше наблюдения, разумеется, не носят никакого «нравоучительного» характера: вот, дескать, раньше классики выражались так, а сейчас следует иначе. Польза от найденных «противоречий» в данном случае видится одна – за буквами и вариантами их сложения увидеть нечто коренное, что характеризует язык как систему вербализации мышления. Так, в упомянутом словосочетании «относились об них» недостаточно просто разглядеть расхождения с современными нормами. Важно вчитаться глубже, «под кожу» слов.
«Епанчиных даже хвалили за это и относились об них, что они понимают своё место и люди с тактом» (7, 228). Опять же: сегодня мы бы сказали, например, «отзывались о них». Но «отзыв» может быть правдивым, а может – искажённым, превратным и т. д. В то время как в глаголе «относились» уже содержится главный смысл – реальное отношение людей к семейству. В этом плане язык Достоевского более правдивый, что ли. В нём максимально точно отображается связка смысла и слова, и это потрясающее преимущество речи полуторавековой давности.
В том же «Идиоте» невероятная отточенность слова проявляется на протяжении всего романа. «Евгений Павлович между тем пристально его наблюдал» (7, 274). В этой фразе обнаруживается скрытый врач или учёный: он не наблюдает за кем-то, за чьим-то поведением – он «пристально его наблюдал», всего целиком. Напрашивается выражение «вёл пациента» или совсем из профессионального врачебного жаргона «пользовал его», в смысле – лечил. У Достоевского глагол «наблюдать» приближается по смысловому наполнению к «созерцать».
Частое разрушение привычных падежей, приставок, предлогов в процессе чтения Достоевского позволяет выйти за рамки представлений о языке как жёсткой системе правил. Так случается, когда законодатель принимает новый закон: рушатся рамки обыденного, и возможным оказывается ещё вчера запрещённое, или наоборот. В начале XX века героин прописывали детям от кашля, а сегодня это запрещённый наркотик в большинстве стран мира. Разница между языком Достоевского и современным русским языком, конечно, не настолько существенна, но она обнаруживаются весьма часто.
«Назавтра явился к князю и Келлер, повещённый о том, что он шафер» (7, 282). Сегодня мы бы сказали «извещённый», «известить кого-то». И в то же время в русском языке прижилась форма «повестка». Представьте, что спустя полтора века, в 2166 году, люди в значении извещения будут говорить «известка». А над нами будут удивляться: надо же, они говорили «повестка в суд» – какая нелепость! Но никаких нелепостей в языке быть не может: он либо весь чудесен, либо полностью нелеп. Хотя Гегель, с его диалектикой, возможно, объявил бы, что это одно и то же.
В качестве концовки главы приведу интересные наблюдения, напрямую не касающиеся языка Достоевского. В данном случае речь идёт об опечатках и ошибках в издании, по которому я читал произведения Фёдора Михайловича. Действие романа «Бесы» происходит в поместье Скворешники, но в одном месте Варвара Петровна решает дать особый праздник «в Сковорешниках» (8, 324). А немногим позже Степан Трофимович обращается к губернатору Лембке: «Я бы очень желал, чобы вы говорили со мной повежливее, ваше превосходительство» (8, 432). Да, вы не овиделись – именно «чобы».
Наконец, уже после прочтения всех крупных произведений Фёдора Михайловича, когда уже моя жена Катя заинтересовалась Достоевским, она как-то спросила: «А разве «состарился» пишется через «е»?». И показала мне страницу из «Вечного мужа», где Вельчанинов «состарелся скорее не количеством, а, так сказать, качеством лет» (12, 316). Понятно, что ошибки совершают все. И в этой связи на корректорах лежит огромная ответственность, ведь по книгам, прошедшим их контроль, изучают классиков целые поколения. Но, конечно, совсем другое дело, что сам Достоевский использовал язык максимально широко для создания наиболее впечатляющего полотна текста. Со своей же стороны могу опытным путём подтвердить то, что нам вбивали в головы со школьной скамьи, но это оказалось правдой: Достоевский – классик и мастер слова, игрок слова. И читать его, действительно, одно удовольствие!